Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции (1914–1918) - Владислав Аксенов

Положение Совета министров от 30 сентября 1914 г., отменявшее отсрочки от призыва в армию, было встречено российскими студентами с большим энтузиазмом. Как сказано выше, «Временные правила об отбывании воинской повинности воспитанниками учебных заведений, удаляемыми из сих заведений за учинение скопом беспорядков», принятые в июле 1899 г., привели к массовому протестному студенческому движению, вылившемуся в бунт студентов Харькова, Москвы и Петрограда в феврале 1901 г. Генерал А. И. Спиридович отводил им видное место в политической истории начала века: «Студенческие беспорядки 1899–1901 гг. послужили началом того общественного движения, которое, нарастая затем постепенно, захватывало все новые и новые слои населения, слилось с революционными и вылилось в первую, 1905 г., революцию, принесшую России хотя и несовершенную, но все-таки конституцию»[570]. Отмена отсрочек в сентябре 1914 г., наоборот, приводила в восторг новоиспеченных патриотов.

Вероятно, объединяющей платформой для разных политических групп студентов становилась распространяемая пропагандой в обществе германофобия, которой волей-неволей поддавались молодые умы. Ксенофобские акции проходили в стенах учебных заведений. «Вечернее время» осветило «патриотическую манифестацию в университете» 3 октября 1914 г., которая, по существу, являлась хулиганской выходкой ксенофобски настроенных студентов по отношению к профессору римского права Карлу Фридриховичу фон Зеллеру, русскому подданному. Зеллер, как и многие отдыхавшие в Европе русские, после начала войны был задержан немцами, а когда вернулся в Петроград, то в первый же день чтения лекций в Императорском петербургском университете услышал в свой адрес выкрики студентов «Вон немцев», «Долой пруссаков», «Вам здесь не место»[571]. Занятия были сорваны, а об инциденте доложили министру народного просвещения Л. А. Кассо. Зеллера обвинили в том, что он симпатизирует немцам (назвал их «добродушной нацией») и плохо говорит по-русски. Был поставлен вопрос о дальнейшей судьбе этнических немцев в Императорском университете.

8 октября в утренних выпусках газет появился текст положения Совета министров об отмене отсрочек. Явившиеся в учебные заведения студенты устроили митинги и приняли решение не приступать к занятиям и идти на демонстрацию. Студентов университета поддержал ректор Э. Д. Гримм, произнесший перед ними патриотическую речь, закончившуюся пением гимна и «Спаси, Господи». После этого студенты большой толпой вышли из университета и с пением песен и национальными флагами в руках направились по Дворцовому мосту через Сенатскую площадь к Зимнему дворцу. К ним присоединились студенты Политехнического института, Лесного, курсистки петроградских женских курсов. На Дворцовой площади толпа студентов при пении «Спаси, Господи, люди твоя» «как один человек пала на колени». Газеты в красках описывали студенческую манифестацию 17–20 июля: «Сегодня Петроград пережил высокие дни патриотического подъема, такие же, как и в дни предъявления ультиматума Германии нашему правительству. Сцены, свидетелями которых были все петроградцы, рисовали изумительный народный подъем. Многие плакали от умиления, видя огромную студенческую массу, которая с национальными флагами, при пении „Боже, Царя храни“ и „Спаси, Господи“, двинулась по главным улицам столицы. Сцены эти неповторимы и свидетельствуют о силе и глубине народного чувства, охватившего всю Россию»[572]. Отдельные группы студентов ходили по улицам столицы весь день, при этом газеты специально отмечали, что «порядок царил безукоризненный». Студенческая манифестация в Петрограде прошла и на следующий день. 9 октября студенческие манифестации прошли в Москве, Одессе и других городах. В Петрограде и Москве из‐за скопления студентов временно было прекращено трамвайное движение.

Вместе с тем московские манифестации отличались большей агрессивностью. Патриотизм, основанный на ненависти к врагу, давал о себе знать. Первоначально толпы студентов, как и в столице, ходили с флагами, портретами императора и пели песни. На Тверской опустились на колени перед памятником М. Д. Скобелеву, в Кремле опустились на колени перед памятником Царю-Освободителю. Однако двигаясь по Петровке, студенты остановились перед немецким магазином готового платья «Мандль» и потребовали немедленного его закрытия, что перепуганные служащие тут же исполнили, также по требованию студентов-патриотов был закрыт магазин «Эйнем». В последнем произошла стычка с двумя дамами, протестовавшими против закрытия магазина, что потребовало вмешательства полиции. Однако на следующий день, 10 октября, в Москве начался настоящий немецкий погром, в котором участвовали как студенты, «союзники», так и уличная шпана. В этот день на улицах Москвы встретились потоки представителей разных социальных групп, вдохновленных известиями о победах на фронте и решивших подкрепить успех войск успехами внутренней борьбы с немецким засильем. В газетах сообщалось, что главными инициаторами разгрома немецких магазинов были рабочие. Первой пострадала немецкая фирма «Эйнем» в Верхних торговых рядах. Уже в полдень рабочие сорвали с нее вывеску и потребовали закрытия магазина. Нарядом полиции толпа была рассеяна, но к трем часам пополудни собралась вновь, более многочисленная. Невзирая на слабые попытки полиции не допустить погрома, разбила окна, ворвалась внутрь магазина и уничтожила весь товар — варенье, конфеты, шоколад, пирожные и пр. Кроме того, пострадали магазины «Дрезден» на Мясницкой улице, «Мандль» на Софийке и Неглинном проезде, «Гаррах», «Циммерман» и «Фирман» на Кузнецком мосту, «Братья Боген» на Неглинном проезде[573]. Из-за погромов в отдельных частях города было прекращено трамвайное движение. Однако из частной корреспонденции мы узнаем дополнительные подробности немецкого погрома 10 октября в Москве. Во-первых, свидетели отмечают весьма активную роль студентов, называя именно их, а не рабочих, зачинщиками беспорядков. Во-вторых, помимо немецких фирм, громились и магазины других иностранных держав, в том числе и французские. Свидетель погрома В. Мошков писал из Москвы 14 октября 1914 г.: «Ужасно обидно, что Москва осрамилась: горсть каких-то мерзавцев разгромила магазины „немецких подданных“ — не забыв, конечно, и свои карманы. В числе „немецких“ магазинов попали и Кутюрье, Сий и Лоок, Кузнецов, Бландов, Сущевский завод и др., не говоря о множестве немцев — русскоподданных»[574]. Другому свидетелю погромов они напомнили революционные беспорядки 1905 г. Он счел их не патриотическими порывами, а прежде всего проявлением хулиганских инстинктов: «Последние дни самое мрачное настроение вследствие ужасных погромов немецких фирм: буквально вся Москва разгромлена и магазины заколочены досками. Хулиганы буйствовали два дня и жутко было смотреть на попустительство начальства. Это так живо напомнило погромы 1905 г., и так больно задело за живое»[575]. Менее масштабные погромы немецких фирм повторились в Москве 24 ноября, и вновь не без участия студентов, которые 10‐го отмечали «толстовский день», а 23 ноября вышли на улицы с акцией протеста против ареста депутатов от социал-демократической фракции Думы.