Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции (1914–1918) - Владислав Аксенов

Опасным сигналом для властей была начавшаяся консолидация студентов и рабочих. Если участие тех и других в беспорядках октября 1914 г. в Москве, закончившихся немецким погромом, можно считать стихийным, то с осени 1915 г. устраиваются организованные совместные акции протеста. Часто это происходило благодаря родственным связям: курсистки — жены рабочих поддерживали мужей, призывая сокурсниц и студентов присоединяться к рабочим манифестациям. В письме из Петрограда за подписью «Лена» от 5 марта 1916 г. читаем: «Вчера мы, а сегодня и все другие высшие учебные заведения бастуют. Стоит Путиловский завод и много других. Дело очень сложное. Не знаю, чему верить, чему нет, но наша делегатка — курсистка, жена рабочего, и многие другие освещали дело так: на Путиловском заводе, не говоря уже о материальном положении, были недовольны тем, что там полно немцев-инженеров; что за малейшую провинность отправляют на позиции без оружия в руках, а на место хороших, нужных мастеров ставят лакеев графа и поваров князя и пр. Тогда рабочие вывезли на мусорных тачках нескольких инженеров и главных мастеров, одного даже убили камнем. Их схватили, расстреляли человек 20 и теперь идут аресты, а завод делают казенным, причем все рабочие будут туда приходить через воинского начальника. Словом, они будут на положении солдат»[596].

Вероятно, самой трагичной совместной акцией студентов и рабочих стали московские манифестации сентября 1915 г., вызванные целым рядом факторов: досрочным роспуском четвертой сессии Государственной думы IV созыва 3 сентября 1915 г., неудачами на фронте (потеря в конце августа — начале сентября Польши и Виленской губернии), призывом рабочих в армию, усугублением продовольственного вопроса и топливного кризиса. В начале сентября в Москве прошла трамвайная забастовка, 10 сентября начались забастовки рабочих-призывников, которые срывали свою злость на городовых и околоточных, били стекла в казармах. Однако всеобщий бунт начался с инцидента, случившегося 14 сентября в 6 часов вечера на Страстной площади. В трамвае разбуянился подвыпивший раненый солдат, и кондуктор попросил постового городового вывести его из вагона. Городовой вывел солдата, но тот не унимался и между ними произошла потасовка, во время которой городовой оторвал солдату рукав и орден Св. Георгия. Собравшейся к тому времени толпе это показалось достаточным поводом для того, чтобы выплеснуть на городового накопившуюся ненависть к полицейским. Два других городовых с трудом отбили у толпы своего избитого товарища, но всем троим пришлось отступить и укрыться в трамвайной станции, которую толпа взяла в осаду. Людей пытался успокоить наряд конных городовых, но когда это не удалось, был вызван эскадрон жандармов, открывший стрельбу. В результате более 10 человек были убиты, несколько десятков ранены. Среди пострадавших были представители разных сословий и профессий, в том числе и студенты. Однако последние восприняли убийство нескольких студентов именно как провокацию против них, и студенты Московского университета, Женских высших курсов и других заведений объявили трехдневную забастовку. В учебных заведениях распространялись следующие прокламации:

К весне 1916 г. «патриотизм» российских студентов заметно иссяк. В Московском университете в марте 1916 г. пришлось проводить жеребьевку для отправки на фронт лишенных отсрочек студентов, так как на весь вуз нашлось только 17 добровольцев[599]. 13 апреля в Харькове произошла массовая манифестация студентов первого и второго курсов, призванных для отбывания воинской повинности. Толпа студентов двинулась по главным улицам города с пением «Рабочей Марсельезы» и с плакатами «Долой полицию!», «Долой жандармов!», «Требуем для товарищей-евреев прав поступать прапорщиками в ряды армии!». Конные городовые пытались нагайками разогнать студентов, но манифестации продолжались до позднего вечера[600]. Серьезные студенческие беспорядки повторились в Харькове осенью 1916 г. К этому времени еще явственнее обозначилось противостояние студентов с полицией. Здесь к известному политическому фактору добавилось и то, что призываемых в армию студентов возмущало освобождение полиции от мобилизации. Рабочие, которым в случае участия в забастовках грозил расчет и отправка на фронт, консолидировались со студентами и устраивали совместные акции протеста. Студент писал 11 октября 1916 г.: «У нас здесь ужас что делается. Происходят большие митинги. Призывают студентов 1‐го курса. Вот уже третий день идет забастовка во всех высших учебных заведениях. Дня 3–4 тому назад были большие манифестации, чтобы забирали полицию в войска. Полиция разгоняла нагайками. Побоище было сильное. Много избитых стражников, одного чуть не убили… На днях готовится новое выступление студентов и курсисток с рабочими»[601].

Студенческие беспорядки в Харькове проходили с 6 по 17 октября и, возможно, продлились бы дольше, если бы «слабым звеном» не оказались харьковские курсистки. Следует отметить, что в отличие от крестьянок или работниц, чьи акции протеста по жестокости нередко превосходили мужские, курсистки в своей массе заметно уступали в революционном энтузиазме товарищам-юношам. Это объяснялось рядом объективных факторов, например более ущемленным по сравнению со студентами-юношами правовым положением слушательниц: в памяти было свежо исключение из женского медицинского института всех слушательниц за «неблагонадежность». Внутривузовская политическая деятельность курсисток, как правило, велась тайно: в уборных разбрасывали прокламации или, когда желали сорвать лекцию, часто рассыпали в аудиториях нюхательный табак. Так поступили слушательницы Петроградских женских курсов 11 февраля 1915 г., когда решили сорвать занятия в знак протеста против суда над членами думской социал-демократической фракции. Правда, акция не удалась, так как по соседству оказалась пустая аудитория, куда и была перенесена лекция[602]. Для сравнения скажем, что студенты-юноши открыто организовывали митинги-летучки прямо в коридорах между занятиями, врывались в аудитории, где шли лекции, пытаясь снять с них своих студентов-товарищей, могли бросить в лицо реакционно настроенному профессору мокрую тряпку. Принципиальную позицию по недопущению курсисток Харьковских высших женских курсов к студенческим манифестациям заняла администрация учебного заведения, пошедшая на некоторую хитрость: 7 октября, зная, что курсисток попытаются «отбить» студенты, руководство курсов закрыло двери здания и заблаговременно предупредило полицию. Когда около 13 часов к главным воротам явились студенты и обнаружили их запертыми, они отправились к черному ходу, у которого их перехватили конные стражники. Все это время курсистки смотрели из окон аудитории на своих товарищей; когда же они увидели, как студентов теснят конники, да еще услышали звуки выстрелов, то, как написал попечитель Харьковского учебного округа в донесении министру просвещения, «произошла форменная паника, раздались крики „избивают“, „стреляют“ и некоторые слушательницы упали в обморок»[603]. Хотя администрации удалось не допустить слушательниц до участия в манифестациях, из‐за всеобщей их взволнованности занятия были отменены и девушки разошлись по домам. Вплоть до 17 февраля занятия на курсах проходили с перебоями.