Сквозь три строя - Ривка Рабинович

Как вы, вероятно, догадываетесь, плод моего труда не выдержал испытания и разлетелся на куски. Это значит, что нужно начинать все с начала. Я не выдержала и разрыдалась. Думала, что никогда не выйду из этой проклятой мастерской с зачетом, без которого нельзя продолжать учиться.

Мужчины группы собрались в углу мастерской, пошептались и решили, что они сделают для меня табуретку. Было неясно, как отнесется к этому инструктор, поэтому они велели мне делать вид, будто я работаю. Но инструктор тоже питал сочувствие к беременной женщине, из которой в любом случае не выйдет преподаватель столярного дела, и делал вид, будто не видит и не слышит. Так я получила долгожданный зачет.

Бессмысленность «кампании трудового воспитания» была очевидна для всех. Непонятно, на что рассчитывали ее инициаторы – что студент, выточивший с помощью инструктора один винт, сможет учить детей металлообработке? Что студент, сделавший одну табуретку, научит школьников быть столярами? Это была пустая трата времени и больших государственных денег. Но кого это интересует – деньги-то казенные! Если уж кампания провозглашена, нужно подчиняться, ведь нашего мнения никто не спрашивал.

На этом моя токарно-столярная эпопея закончилась.

Расширенное семейство моего мужа проживало на окраине города, в комнате, которую Муля получил с места работы. Были у нас и другие друзья (в основном друзья Яши, освобожденные ссыльные, как и мы), жившие в том же предместье.

В канун праздника 7 ноября в доме наших друзей из предместья готовилась большая вечеринка. Я не хотела ехать, потому что была уже на девятом месяце беременности и чувствовала себя неважно. Моя свекровь реагировала на это едким замечанием: «Ну конечно, ты всегда должна портить ему (Яше) любое веселье!»

Кусая губы, я согласилась ехать на вечеринку. До сих пор не прощаю себе слабость, проявленную тогда. Мое согласие привело к тяжелым результатам – как для меня, так и для младенца.

Ничего особенного не было в этой вечеринке; подобные ей увеселения периодически устраивались в кругу наших друзей. Я даже пыталась немного танцевать. Мы вышли оттуда после полуночи – большая группа людей, не проживавших в том предместье – и увидели издалека стоящий на конечной остановке автобус. Вероятно, последний автобус этого маршрута – единственный, который мог доставить нас домой.

Вся компания начала кричать: «Быстрее, быстрее, если упустим этот автобус, то застрянем здесь!» Все побежали, и я пыталась бежать из последних сил, покачиваясь, словно утка. Почему-то никому не пришло в голову, что тот, кто добежит первым, может сказать шоферу, чтобы немного подождал: на пути беременная женщина…

Усилие было слишком велико. Когда я занесла ногу на ступеньку входа в автобус, у меня отошли воды. Мы уже не поехали домой, а зашли в комнату родных Яши, так как у них был телефон. Начался марафон звонков с целью вызвать скорую помощь или такси. Это была праздничная ночь, весь народ веселится и главным образом пьет, в том числе и дежурные стоянок такси. Невозможно было дозвониться ни до кого. С точки зрения моей свекрови, я опять испортила всем ночь: по моей вине нельзя пойти спать после вечеринки.

Только к утру удалось вызвать такси. Хорошо, что я не из тех женщин, которые быстро рожают, а то родила бы в комнате.

Наконец-то я в больнице! Это была лучшая больница в городе, базовая клиника университета. В отличие от домашней атмосферы, царившей в родильном отделении в Парабели, здесь все было очень официально. Меня положили на неудобную раскладушку и не разрешали вставать. У меня еще несколько раз отошли воды, и я лежала буквально в луже, пока одна из сестер не заметила это и с явной неохотой сменила мне постель.

Это были странные роды. У меня почти не было схваток. Все тело было расслабленным. Я убеждена, что поездка на вечеринку и особенно бег к автобусу были причиной этому. Без этого напряжения я, вероятно, родила бы на неделю или две позже, и роды были бы нормальными.

Женщина-врач, принимавшая роды, решила, что нужно ускорить их, потому что плод в опасности после отхода вод. Она велела акушерке обмотать меня большим полотенцем и с силой толкать мой живот вниз. Акушерка буквально легла на меня и толкала изо всех сил, и лишь тогда я ощутила внутри какое-то движение. Врачиха все время торопила меня: «Тужься быстрее, твой ребенок задыхается!»

Когда мой сын вышел на свет, он не кричал. Весь персонал поспешно занялся его реанимацией. Я видела, как его держат за ножки вниз головой и хлопают по попке. Потом они с ним побежали в другую комнату. Я осталась одна в родильном зале, на столе – и тогда впервые в жизни испытала приступ спазм мускулов. Боль пронизывала все тело, руки и ноги искривились, невозможно было пошевелиться. Никто не слышал моих стонов, все были заняты реанимацией ребенка.

Позднее я читала в медицинском журнале, что такие спазмы называются послеродовым коллапсом и могут привести к смертельному исходу. Не помню, чем все кончилось, как я попала на койку в палате. Вероятно, я на какое-то время потеряла сознание.

На следующий день, когда мне принесли ребенка на первое кормление, я была удивлена желтизной его кожи. Дежурная сестра сказала, что желтуха новорожденных – это обычное явление, не требующее лечения; через несколько дней она исчезнет. В целом ребенок здоров, вес 3,5 кг. Личико у него припухшее – тоже обычное явление после тяжелых родов. Пухлые щечки подпирали глаза и сужали их. Женщины в палате называли его «китайчонком».

Когда я вернулась с ребенком домой, моя свекровь Ходая перешла к нам на несколько дней, чтобы помочь мне. Я предпочла бы отказаться от ее помощи: душа была полна затаенных обид. Я не простила ей вечные упреки в том, что я «порчу жизнь ее сыну», особенно в связи с участием в последней вечеринке. Я согласилась участвовать, в попытке угодить ей, и это дорого обошлось мне и моему ребенку.

У нее были претензии только ко мне. Сыну она никогда не делала замечаний по поводу его пристрастия к водке и легкомысленного отношения к семье.

На сей раз право выбора имени новорожденного принадлежало мне. Согласно традиции, я выбрала одно из двух имен покойного дедушки – Михаэль, в русском произношении Михаил. Мы звали его Мишей.

Желтуха у него действительно прошла, но не через несколько дней, а через месяц. Миша был красивый ребенок, спокойный, толстенький – в точности такой, как я мечтала.

Ада все еще была в санатории. Благодаря хорошему уходу и питанию она немного поправилась, но болезнь по-прежнему гнездилась в ее теле.

Как я уже упоминала, мои отец и брат ездили летом 1957 года в Ригу, чтобы встретиться с родными, уцелевшими от Холокоста, и позондировать почву относительно возможности возвращения. Хотя власти и взяли со всех освобожденных подписку о невозвращении в места высылки, этот запрет фактически не соблюдался, и почти все бывшие ссыльные в разное время вернулись в родные места.

Мы уже знали, что мамины сестры с семьями погибли. Из родных со стороны папы уцелели два племянника, сыновья его сестры, и муж племянницы, дочери его брата; сама племянница с двумя маленькими детьми погибла. И еще в Риге проживал другой племянник, Арон, который был ссыльным в Красноярском крае, но каким-то образом стал свободным уже в 1946 году. Его отец, старший брат папы, дядя Яков, умер в сталинском концлагере, а мать, тетя Роза, готовилась вернуться в Ригу с места ссылки.