Дочь хранителя тайны - Ким Эдвардс

– Боже правый! – воскликнул он. – Вы живете здесь? В Питтсбурге? Почему вы не сообщали, где вас можно найти?

– Найти было не так уж трудно. Некоторым удалось, – медленно ответила она, вспоминая Ала, идущего к ней по аллее, и впервые осознав, какую настойчивость тот проявил. Ведь если Дэвид Генри не слишком усердствовал в поисках, то она, со своей стороны, прилагала максимум усилий, чтобы затеряться в мире.

Снаружи доносился звук шагов. Они приближались к двери, замирали, отдалялись. Каролина смотрела на Дэвида. Много лет она думала о нем каждый божий день, а теперь не знала, что и сказать.

– Разве вам не надо быть там? – спросила она, поглядев на дверь.

– Подождут.

И опять они молча смотрели друг на друга. Все это время образ Дэвида Генри хранился в памяти Каролины как фотография, точнее, сотни, тысячи фотографий, и на каждой он был молодым и, безусловно, неугомонно энергичным человеком. Видя сейчас волосы с проседью, округлившиеся щеки и модную прическу, она поняла, что на улице могла бы и пройти мимо.

Чуть погодя он заговорил, уже спокойнее, хотя мышца на щеке все еще подергивалась.

– Я был у вас на квартире, Каролина. Тогда, после поминальной службы. Приехал, а вас уже… Все эти годы… – Он осекся.

В дверь легко постучали, кто-то приглушенно о чем-то спросил.

– Минутку! – крикнул в ответ Дэвид.

– Я была влюблена в вас, – быстро выпалила Каролина, изумившись своему признанию. Она впервые произнесла вслух то, что всегда таила даже от самой себя. Полная какой-то бесшабашной решимости, она продолжила: – Знаете, я бесконечно мечтала о жизни с вами. И только там, возле церкви, поняла, что ничего для вас не значу. Никогда не значила.

Дэвид слушал ее, опустив голову, а сейчас поднял глаза.

– Я знал, что вы влюблены в меня, – сказал он. – Иначе я бы не просил вас мне помочь. Простите, Каролина. Вот уже много лет я… Простите меня.

Каролина – та, молодая, наблюдающая со стороны за поминальной службой, невидимая и ненужная ему, – кивнула, еле сдерживая слезы.

– Вы довольны своей жизнью, Каролина? Счастливы? Как Феба?

Этот вопрос и нежность его голоса совершенно обезоружили ее. Каролина подумала о Фебе: с каким трудом она училась зашнуровывать ботинки и писать буквы и как весело играла на заднем дворе, пока Каролина названивала по телефону, сражаясь за ее право поступить в школу. Вспомнила, как Феба бросается ей на шею со словами: «Мамочка, я тебя люблю». Вспомнила об Але, которого подолгу не бывает дома, но который в конце длинной недели появляется на пороге с цветами, пакетом свежих булочек, маленькими милыми знаками внимания; всегда привозит что-нибудь ей и Фебе. Когда Каролина работала с доктором Генри, она была так одинока и наивна, что считала себя сосудом, который надо наполнить любовью. Она ошибалась: любовь была в ней всегда.

– Вы уверены, что хотите знать? – после долгого молчания спросила она. – Вы ведь не отвечали на письма, Дэвид. Кроме того единственного случая, вы не интересовались, как мы живем. Ни разу за долгие годы.

Лишь теперь Каролина со всей отчетливостью осознала, зачем пришла сюда. Не из любви, не из верности прошлому, даже не из чувства вины. Ею руководили гнев и желание поквитаться.

– Вы не. желали знать, каково мне или Фебе. Вам было наплевать. И вдруг то, последнее письмо, на которое я не ответила. Ни с того ни с сего вам захотелось вернуть дочь.

Дэвид коротко, удивленно хохотнул.

– Вот как вы меня поняли? И поэтому перестали писать?

– А как еще я могла вас понять?

Он медленно покачал головой:

– Каролина, я же просил у вас адрес. Снова и снова – каждый раз, когда посылал деньги. А в последнем письме я всего лишь просил разрешения вернуться в вашу жизнь. Что еще я мог сделать? Представьте, я храню все ваши письма. Когда они перестали приходить, у меня было такое чувство, будто вы захлопнули дверь у меня перед носом.

Каролина подумала о своих письмах, признаниях, шедших из глубины сердца и чернильными строчками перетекавших на бумагу. Она уж и не помнила, о чем писала. Наверное, о каких-то событиях из жизни Фебы, о своих надеждах, мечтах, страхах.

– Где? – полюбопытствовала она. – Где вы храните мои письма?

Вопрос его удивил.

– В фотолаборатории над гаражом, в столе, в нижнем ящике. Он всегда заперт. А что?

– Я думала, вы их не читаете, – объяснила Каролина. – Мне казалось, я пишу в пустоту. Может, потому я и чувствовала себя так свободно – писала все подряд.

Дэвид потер щеку. Она помнила этот его жест – признак усталости или огорчения.

– Я читал. Поначалу, если честно, заставлял себя. А потом мне стало важно знать, что с вами происходит, хоть и было больно. Благодаря вам я получал зарисовки из жизни Фебы. Так сказать, фрагменты вашего существования. Я ждал их.

Каролина припомнила тот насквозь сырой день, когда она отослала Фебу вместе с котенком Дождиком в детскую – переодеваться в сухое, а сама с яростным наслаждением разорвала свое письмо к нему, на четыре части, на восемь, на шестнадцать, и, как конфетти, высыпала обрывки в мусорную корзину. Она праздновала свою победу. Все. Вопрос закрыт. В тот миг ее нисколько не заботили чувства Дэвида.

– Я не могу ее потерять, понимаете? Очень долго я была зла на вас, но к тому времени уже боялась, что если вы с ней познакомитесь, то решите отнять у меня. И я просто перестала писать.

– Я вовсе не собирался этого делать.

– Вы многого не собирались делать, – возразила Каролина, – но ведь сделали.

Дэвид вздохнул, и она представила, как он ходит из комнаты в комнату по ее пустой квартире и понимает, что она уехала навсегда. Сообщите мне о своем решении, сказал он. Вот все, о чем я прошу.

– Если б я не увезла ее, – добавила она тихо, – вы могли бы передумать.

– Я не остановил вас! – Его голос звучал резко. – А мог бы. На поминальной службе вы были в красном пальто. Я видел вас. И видел, как вы уезжали.

Каролина почувствовала себя до обморока опустошенной, будто сдувшийся воздушный шарик. Неизвестно, чего она ждала от сегодняшней встречи, но, представляя себе разговор с Дэвидом, помыслить не могла о таком противостоянии: его гнев и горе, ее горе и гнев.

– Вы меня видели? – переспросила она.

– Я поехал к вам на квартиру сразу после службы. Думал, найду вас там.

Каролина закрыла глаза. А она уже ехала по автостраде к новой жизни. Они с Дэвидом Генри разминулись на минуты. Как много зависело от той встречи, если бы она случилась. Насколько иначе могла повернуться жизнь.

– Вы не ответили, – кашлянув, проговорил Дэвид. – Вы счастливы, Каролина? А Феба? Она здорова? Как ее сердце?

– Сердце? Отлично, – ответила Каролина, вспоминая ранние годы и свое постоянное беспокойство о здоровье Фебы, бесконечные походы к врачам, дантистам, кардиологам, отоларингологам. Но Феба выросла; она здорова; любит играть в баскетбол на дорожке у дома и танцевать. – Когда она была еще маленькая, я прочла кучу книг. Судя по ним, ей давно следовало умереть, а она в полном порядке. Думаю, ей повезло: у нее никогда не было проблем с сердцем. Она любит петь. У нее есть кот Дождик. Она учится ткать. Этим сейчас и занимается. Дома. – Каролина с восхищением покачала головой. – Она ходит в школу. Самую обычную среднюю школу. Правда, пришлось повоевать, чтобы ее туда взяли. А теперь она почти взрослая, и что будет дальше, я не знаю. У меня хорошая работа – в клинике на полставки. Мой муж… он все время в разъездах. Феба ежедневно занимается в специализированном интернате, у нее там много друзей. Быть может, выучится на секретаршу. Что еще? Вы, конечно, избавили себя от многих хлопот и печалей. Но, Дэвид! Вы потеряли и много радости.