Единое ничто. Эволюция мышления от древности до наших дней - Алексей Владимирович Сафронов

четвёртого порядка тоже уже заложена идея относительности теории.

Вероятностные суждения, о которых идёт речь, никак не связаны с существующей вероятностной логикой, где исходы В, С и так далее имеют конкретную или определяемую вероятность. Суждения типа «если А, то В с вероятностью 10 % или С с вероятностью 17 %» тоже должны быть отнесены к детерминистическому типу высказываний (третьего уровня сложности), так как их можно разделить на части без потери смысла. Скажем, выражение «если я выйду пораньше в школу, то встречу на улице Петю с вероятностью 10 %» вполне самоценно и осмысленно даже без части «…или Васю с вероятностью 17 %». Однако фразу «если я выиграю в лотерею, то отдам деньги приюту для собак или куплю телевизор» нельзя разделить на части, так как она приобретёт иной смысл.

Важно также, что, начиная с высказываний (знаков) четвёртого уровня сложности, теряет актуальность следующее положение Р.Карнапа: «Соглашение. Предложение σi L – истинно в семантической системе S, если и только если σi истинно в S таким образом, что его истинность может быть установлена на основе одних лишь семантических правил системы S, без всякой ссылки на (внеязыковые) факты»[171]. Это связано с тем, что, как мы отмечали ранее[172], для вероятностных высказываний или высказываний убеждённости (веры) истина перестаёт быть критерием. Такие высказывания не могут быть истинными или ложными, так как таблицы истинности принципиально не определяемы. Как было указано, они могут быть убедительными или неубедительными в строгом смысле, присущем данному типу логики.

Четырёхместные логические операции могут составлять знаки пятой степени сложности. Мы причисляем их к вероятностным высказываниям второго порядка или высказываниям надежды. Например: «если данный эксперимент будет плохо сочетаться с теорией, это не значит, что теория неверна». Более формально: «если А или В, то С или D». В таком высказывании вероятностно не только следствие, но и причина. Внутри такого высказывания есть место для двух убеждений:

1) «если А, то С или D»;

2) «если В, то С или D».

Оно также содержит шесть возможных детерминистических теорий:

1) «если А, то С»;

2) «если А, то D»;

3) «если В, то С»;

4) «если В, то D»;

5) «если А или В, то С»;

6) «если А или В, то D».

Контекст надежды заключается в том, что одно из убеждений «данная теория верна» может оказаться в будущем надёжным, несмотря на то что какая-то из теорий этого убеждения вызывает сомнение.

Пяти-, шестиместные (и более) логические операции ещё больше усложняют контекст и будут весьма актуальны для будущих исследователей, но пока мы не видим смысла их подробно рассматривать. Ограничимся знаками для пяти степеней структурной сложности:

1) «неопределённость»,

2) «чувство» («инстинкт»),

3) «знание» («мотив»),

4) «убеждение» («вера»),

5) «надежда».

Интересно, что, когда Ж. П. Сартр пишет о различиях в использовании знаков писателем и поэтом, он, вероятно, имеет в виду, что в поэтическом тексте знаки из категорий «убеждение», «надежда» и «знание» искусственно понижаются в своей структурной сложности до «чувство» или «предчувствие» («до-чувствие»): «Со значениями работает писатель. Но и тут желательно различать: мир знаков – это проза, поэзия же находится там же, где и живопись, скульптура и музыка»[173]. «На самом деле поэт одним махом избавляется от языка-инструмента – раз он навсегда избрал поэтическую позицию, в которой он видит слова как вещи, а не как знаки»[174].

Что же дальше?

Вернёмся к изначальному предмету нашего исследования. Даёт ли такое понимание знака выход из ловушки прагматизма и уловок постмодернистской традиции? Даёт ли эта теория способ обрести баланс информационной неопределённости? В описанной теории, которую мы ранее назвали каузальным дуализмом, или теорией не-систем, оказывается, что в основании знаковой системы находится онтологический раскол, который для нас существует как нечто идеальное, – недостающие элементы каузальных топологий нервной системы.

Фактически это – описание телеологической причинности Аристотеля на нейронном уровне. А это, в свою очередь, означает, что фундаментально знак оказывается укоренён здесь в той цели, которую он и формирует. То есть знак и цель оказываются историческими близнецами. Больше нельзя сказать, что знак нужен для коммуникации, так как знак – её материал. Знак нужен для какой-то цели, так как он и есть в конечном счёте сама эта цель, но в ином отношении, а именно в том, в котором знак управляет балансом информационной неопределённости. Знаки подчиняют читателя, если только потреблять их, и, напротив, позволяют осознавать, если создавать их самостоятельно.

Так, один из известнейших симулякров в философии – иллюзия, создаваемая хитроумным демоном Декарта. Если задаться вопросом, куда действительно приводит сомнение, то выяснится, что, каким бы изворотливыми ни был демон, какие бы хитроумные симулякры он для нас ни создавал, всегда есть место разным версиям: картезианской, спинозианской, лейбницианской и т. д. А это значит, что симулякр не скрывает истину, а, напротив, создаёт условия, в которых человек стремится к истине, а точнее – к убеждённости или надежде. И всё зависит от того, кто ищет. Знаки не ограничивают того, кто достраивает свой мир новыми знаковыми системами, тем самым задавая и ценностные ориентиры.

Как мы уже отмечали, знакотворчество связано у человека с осознанием чего-либо, и один из видов такого осознания – акт молитвы. Смысл осознанной молитвы заключается в творении знака для личности. Пример такой молитвы, открывающей молящемуся новый знак, – это, несомненно, Гефсиманское моление, или Моление о чаше Иисуса Христа. Очевидно, что речь идёт не о самом Христе, а о том, кто читает эту молитву. В ней Христос говорит: «Да минует Меня чаша сия; впрочем, не как Я хочу, но как Ты». Затем он говорит: «Отче Мой! если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить её, да будет воля Твоя»; и заключает: «…вот, предаётся Сын Человеческий в руки грешников. Встаньте, пойдём; вот, приблизился предающий Меня».

Вместе с Молением о чаше человек открывает для себя неожиданную идею, что Бог может страдать так же, как и человек. Это становится знаком неизбежности страданий или истины о реальной природе мира. Мир несовершенен, в нём есть страдания. И даже Бог не лишён этой участи. Далее молитва Христа переходит от темы неизбежности к теме воли. Христос говорит: «Да будет воля Твоя», – и мы снова видим в этом знак того, что есть место воле. И воля оказывается выше, сильнее неизбежности. Иными словами, молитва сначала как будто заставляет молящегося смириться, но потом показывает, что, оказывается, воля сильнее неизбежности. И, наконец, в третьей части Христос переходит от идеи к действию. Воля вершится над неизбежным, и тут