Приключения английского языка - Мелвин Брэгг

В конце XVI века английский язык форменным образом грабил мир, добывая слова, сам штамповал новые, торговал ими, вводил их в моду, щедро вливал слово за словом в свою сокровищницу, что отнюдь не соответствовало тому пути, на который стремились направить его перечисленные выше мыслители. Они желали исправить язык, но их уверенность в возможности такого деяния – даже у тех, кто находился в средоточии типографского бума – постепенно угасала. Ранее Шекспир писал в сонете, что написанное (по крайне мере написанное им) проживет вечно:

Эдмунд Уоллер еще в 1645 году в стихотворении «Об английской поэзии» готовил почву для значимой перемены умонастроения:

В продолжение он оглашает идею, которой предстояло стать планом сражения для нового литературного мира:

В начале следующего, XVIII века Джонатан Свифт вторит сетованиям Уоллера и подтверждает его опасения: «Как же человек со способностями в области истории, сравнимыми с лучшими образцами древних, сможет горячо и энергично взяться за такой труд, если знает, что его будут читать с удовольствием всего несколько лет, а через эпоху-другую едва поймут без переводчика?»

Забудем о том, что в XXI век Свифт въехал без посторонней помощи, да и о том, что у большинства пишущих и без того мало шансов, что их вообще станут читать в будущем. Сетования Свифта (при его несомненном таланте) были обоснованны: он говорил о необходимости языка, который будет понятен потомкам.

Свифт развернул кампанию и первым делом обрушился на своих противников, главным из которых считал британскую аристократию, своим варварским отношением к языку подававшую далеко не лучший пример. Он разнес ее первым же залпом – в письме в журнал «Тэтлер», датированном 1710 годом. Автор утверждал, что получил это письмо:

Примечательно, что Марк Твен по ту сторону Атлантики принимал и чтил даже менее «правильные» диалекты, а в Лондоне автор «Гулливера» стремился искоренить их. Больше всего Свифта беспокоили нововведения последних 20 лет. Он питал отвращение к сокращенным словам: rep вместо reputation, pos вместо positive, mob, penult и другие (увлечение сокращениями, как оказалось, не было временным явлением: стоит хотя бы вспомнить сегодняшние phone, bus, taxi, ad – телефон, автобус, такси и реклама). Ему не нравилось, когда глотали последний гласный звук в глаголах (drudg'd, disturb'd, rebuk'd, fledg'd), «когда, опуская гласную для экономии слогов, мы образуем звук столь резкий и раздражающий и столь сложный для произношения, что я часто удивляюсь, как такое вообще может получиться». Он не выносил модных словечек (sham, banter, bubble, bully, cutting, shuffling и palming) в речи хулиганов из среды лондонской золотой молодежи – «мохоков».

В начале XVIII века на улицах Лондона бесчинствовали представители двух группировок – «мохоки» (mohocks, хулиганы «из общества», пользовавшиеся соответствующим высокопарным жаргоном) и «задиры» (bullies, обычные хулиганы с низкопробным жаргоном). И те и другие развлекались, скатывая людей в бочках с крутой горки и опрокидывая экипажи в мусорные кучи. Говорили, что они были вооружены ножами и бритвами и «пугали наших дев и женщин». Как это часто бывает, причиной неприязни и отвращения к их языку были не только их слова, но и их действия. Таким образом, аристократия, вернее, ее отпрыски-«мохоки», не годилась для борьбы за чистоту языка.

Кто-то из аристократических кругов (может, даже какой-нибудь «мохок») в конце XVII века пустил в ход слово bloody (кровавый; в современном значении – крайне, очень, чертовски) как эмфазу, и его тотчас же подхватили низшие сословия. Шекспир использовал это слово описательно: What bloody man is that? («Кто этот окровавленный боец?»), но оно вскоре стало «ужасным». Выражения вроде bloody drunk (и для сравнения drunk as a blood и drunk as a lord, буквально «пьяный как лорд», то есть так напиться может лишь богач), похоже, перевели слово в разряд непристойной брани, и вскоре оно проникло в речь тех, кто хотел (или не мог не) разговаривать грубо. Это звучало ужасно для вежливых людей, возможно, еще и по причине ассоциации с давним богохульством «кровь Христа» (Christ's blood, сокращаемое до 'sblood), а также с кровавой бойней. Литература всегда была начеку и не замедлила перенести слово на бумагу: Драйден в 1684 году пишет о «чертовски пьяных» хулиганах (bloody drunk); Ричардсон в 1742 году написал: He is bloody passionate (очень пылкий). I saw that at the Hill[32]; год спустя Филдинг, именуемый за «Тома Джонса» и «Джозефа Эндрюса» отцом английского романа, пишет: This is a bloody positive (весьма положительный) old Fellow. Даже Свифт под конец жизни на вопрос «Ты не болен, дорогой?» ответил: Bloody sick (серьезно болен).