Приключения английского языка - Мелвин Брэгг

В XIX веке в печать дружным строем последовало не менее 856 различных пособий по грамматике английского языка, предписывая ему определенный порядок. Язык нередко поначалу потакал им, но столь же часто и уходил в сторону, «в самоволку», прогуливал.

За организацию порядка в языке, когда полезную, а когда и вызывающую негодование, взялась не только грамматика. Людей в любые времена раздражают отдельные слова, и находятся желающие расправиться с таковыми. Свифт пытался казнить слова mob (толпа) и banter (подшучивание). Джордж Харрис пытался потопить driving a bargain (заключение сделки), handling a subject (рассмотрение вопроса) и bolstering up an argument (поддержка довода). Одного писателя доводило до бешенства выражение subject-matter (сущность, содержание): «Во имя всего возмутительного, даже ненавистного, что это такое? Это одно безобразное слово или два? Каково его значение? Будь я проклят, если когда-либо смогу это понять! Страшно даже заглянуть в какое-нибудь предисловие из опасения столкнуться там с этим скверным „предметом разговора“». При всем при том «предмет разговора» без труда пережил самого писателя.

Ненависть к словам и выражениям английского языка не так распространена, как любовь к ним, однако оперативные группы оппозиции всегда где-то поблизости, и иногда стоит их приветствовать. В каком-то отношении они не могут ни проиграть, ни преуспеть. Английский язык, подобно воде, всегда найдет себе уровень. Сам язык посредством словоупотребления и естественного отбора позаботится о том, чтобы выжило все, что способно выжить. Те, кто нападает на слова, могут ускорить уничтожение слабых и ненужных, но при этом укрепят упрямую мощь слов, которые (и с этим мы все так или иначе согласны) пришли в язык, чтобы в нем остаться. Пока смогут.

Неимоверные усилия, предпринятые с целью управлять и командовать языком, увенчались некоторым успехом, и сейчас ни один ценитель языка не обходится без того или иного прекрасного словаря – потомка труда доктора Джонсона. Но движет языком нечто таинственное, полускрытое и едва ли рациональное, даже с точки зрения наиболее эрудированных и здравомыслящих ученых. Значительное воздействие на него могут оказать даже столь мимолетные явления, как мода, стиль поведения или одеяние. Английский язык открыт любому воздействию, сколь незначительным ни был его источник.

В эпоху Просвещения, примерно в конце XVIII века, в Европе и Америке наблюдается ослабление уз религии. Начали возводиться светские храмы мысли, и деятели Просвещения полагали, что их можно контролировать. Попытка контролировать язык, будь то со стороны Уэбстера и Франклина в Америке или Джонсона и Свифта в Англии, была частью этого процесса и потерпела поражение. Однако путь к поражению может оказаться столь же значимым, что и дорога к успеху. Попытки приручить язык, заставить его прыгать через обруч, ходить на задних лапках и повиноваться начальству привели к последствиям, имевшим повсеместное, даже глобальное значение.

Теперь, благодаря первопроходческим усилиям Кекстона и его последователей в печатном деле, должному юридическому педантизму канцелярии и заключительному вкладу доктора Джонсона, непокорный язык полностью принял надлежащее правописание. С играми было покончено. Письменное слово поглощало древесину, и написанное стало доступно большему количеству людей, у которых было больше времени и склонности просто посидеть и почитать.

Письменное слово освоилось в обществе, а расхождение между написанным на бумаге и произнесенным устно становилось все заметнее. Разница существовала всегда, но теперь письменное слово диктовало свои правила устному. От звучания лучшей устной речи на английском языке все настойчивее требовалось соответствие лучшей письменной. Но как должна была «звучать» речь письменная? Кто принимал решения? Этот спор вылился в определение «наилучшей» манеры говорить и невероятное количество хитроумных признаков, выдвинутых филологами, снобами, карьеристами, сатириками. Стремление привести в порядок устную речь стало навязчивой идеей. Но язык был слишком ловок, и никто, даже сами англичане, не могли припереть его к стене. Он знал, что его будущее заключено в свободе. Правда, это не останавливало жаждущих привести его в соответствие со своими взглядами по этому вопросу.

В этой главе повествуется о том, как после неудачной попытки Джонатана Свифта придать порядок и устойчивость письменному английскому языку в «словах более долговечных, чем медь», силы, пришедшие на смену этому богатырю, сделали еще один шаг, дабы поставить свое клеймо на устной речи. На сей раз их целью явилось «истинное произношение».

Отношения между звучанием и правописанием в английском языке просто ужасны. Наша система письменности настолько далека от фонетической, что можно смело назвать ее антифонетической. Есть, к примеру, не менее семи способов передачи долгого гласного [и], одинаково звучащего для большинства людей. Сравните: free, these, leaf, field, seize, key, machine. И что делать?

Как и следовало ожидать, учитывая притягательность английского языка для любого, кто говорит и пишет на нем в каких бы то ни было целях (математик и алхимик Ньютон, например, интересовался фонетикой и писал о ней), попытки регулировать произношение предпринимались и раньше.

В 1589 году Джордж Путнэм, автор «Искусства английской поэзии», советовал начинающим поэтам, каких слов и какой речи придерживаться. Он был против всего северного; против Лэнгленда и Гауэра, поскольку, как и в случае с Чосером, мы чтим, но не понимаем их. Путнэм выступает за речь лондонцев, но оговаривает, что «не следует придерживаться речи ремесленника, или извозчика, или иных из низших слоев… ибо таковые портят хорошую речь посторонними акцентами». Это означало стать на скользкий путь: идеальным решением представлялось полное вытеснение языка улицы, «неотесанного» словоупотребления.

В XVIII веке диалекты утратили почти все прежнее влияние. Это было вызвано кодификацией письменности и принуждением писать «правильно». Диалекты и говоры перестали применяться в религиозных целях и лишь изредка допускались в литературных. Их все еще с завидным упрямством предпочитали применять при неформальном общении между земляками, но все они понесли такие же потери от приливной волны вышестоящего «правильного» языка, как языки коренных народов Северной Америки.

«Полицию произношения» возглавил ирландец Томас Шеридан. Его отец был учителем и дружил с Джонатаном Свифтом, а сын стал одним из лучших драматургов Великобритании. Томас, являясь профессиональным актером и театральным деятелем, пребывал в центре лондонской моды, и в 1750 году он обратил внимание на то, что преподаватели дикции пользуются большим спросом. Он тут же воспользовался этим. Как-то теплее становится на сердце при мысли о том, что тот английский язык, на котором, собственно, и говорят те, кто устанавливает его нормы, был в значительной мере сформирован актером-ирландцем.

Первая и важнейшая книга Шеридана вышла в 1756 году, сразу вслед за словарем Джонсона. Он многозначительно назвал ее «Британское образование». Не английское. Шеридан восстанавливал в правах земли и языки, отвергнутые англосаксами 12 столетий назад: в центре внимания теперь были британцы. «Образование» тоже было ключевым словом: никаких вам «манер речи» или «произношения». Он метил прямо в яблочко: если вам требовалось говорить наилучшим образом, то вам в первую очередь необходимо образование, а эта книга и этот автор способны его предоставить (что примечательно, со своей задачей Шеридан действительно справился).