Долгое дело - Станислав Родионов

— А в телекинез верите? — вдруг спросила она.

— Это что?

— Перемещение предметов усилием вопи.

— Нет, — ответил он, незаметно, как ему казалось, скосив глаза на спичку.

— Зря, — снисходительно улыбнулась она, тоже посмотрев на нее, а потом на него — прямо, вызывающе.

Спичка плавно соскользнула на полсантиметра — теперь он увидел ее ход. Теперь он уже смотрел на спичку во все глаза, отбросив всякую маскировку. Нужно что-то сделать… Разгадать, уличить… Но растерянность лишила всего, кроме одного желания — схватить эту спичку. А дальше?

— И вы можете угадать любые мысли? — сделал он все-таки вид, что занят не спичкой, а разговором.

— По крайней мере, главные.

— И не ошибаетесь?

— Не понимаю вашего удивления… Проникновение в мысли вы считаете чудом. А сложнейшее телевидение, вероятно, считаете заурядной техникой. Перемещение вещей мыслью для вас колдовство. А шаги человека по Луне? Это же чудо!

Спичка уже миновала половину пути. Видимо, она дойдет до угла и упадет на пол. Потом он ее найдет и изучит. Отдаст экспертам на анализ. Проведет, как он там… телекинез. Проведет телекинезическую экспертизу.

— Как же вы узнали, что в вас есть эта?.. — он чуть было не добавил: «чертовщина».

— Случайно, Сергей Георгиевич. Однажды подошла во дворе к мужикам, играющим в домино, и назвала все перевернутые костяшки.

— Каким же образом?

— Спросите птиц, как они узнают, где юг.

— Там инстинкт, подсознание…

— Парапсихолог — это человек, который научился пользоваться своим подсознанием.

Спичка дошла — лежала почти на углу. До края ей осталось сантиметра два. Сейчас упадет… Рябинин быстро глянул на Калязину: та сидела, положив руки на колени, и прилежно дожидалась его вопросов. Он вернул взгляд к спичке, которая так и лежала, не сдвинувшись. Видимо, тут и останется.

Рябинин смотрел на спичку… Сколько до нее? Немного больше метра — он даже видел, что одна грань обгорела чуть дальше, чем другие. Он смотрел… Что такое? Спички не было. Она пропала, как сгорела бесцветным огнем. Не падала на пол, не двигалась, не взлетала… Ее не было.

— Сергей Георгиевич, не считаете ли вы нужным прекратить это уголовное дело?

Рябинин посмотрел ей в лицо. Калязина ответила колким блеском глаз, скул и металлической цепи. Запах ее духов — вот когда дошел, после затушенной сигареты, — был терпким и жарким, как обожженная глина, на которую бросили пахучие цветы. Ворона, все-таки это огромная ворона, которая может становиться Калязиной.

— Я вас пригласил для опознания и очных ставок.

— К сожалению, не могу…

— Не можете?

— Я нездорова.

— У вас есть больничный лист?

— Нет, но я собиралась к врачу…

— Процессуальное действие можно отложить только на основании официального документа.

— А если у меня температура?

Он не сомневался, что Калязина хочет избежать встречи со свидетелями. Но сделай он сейчас опознание, адвокат опорочил бы все следствие и был бы прав, — важна суть, а не форма. Человек может заболеть и без справки…

— Позвоните мне, когда вернетесь от врача, — попросил он, уже думая, как все объяснить ждущим людям.

Ее отказ от опознания Рябинин оформил протоколом допроса. Она прочла четырехстрочный текст, устало вздохнула и взяла ручку…

Он посмотрел на крупную, как напечатанную подпись: «Калязина, парапсихолог».

— Почему же не эпидемиолог? — усмехнулся Рябинин.

— Эпидемиология — моя специальность, а парапсихология — мое призвание.

— А разве парапсихологи ходят к врачам?

— То есть?

— Если вы предметы двигаете мыслью, почему бы мыслью не выбросить из организма и болезнь?

— Разумеется, я вылечусь самовнушением. К врачу же пойду за больничным листком для вас.

— А вы больничный того… сублимируйте из воздуха.

— Сергей Георгиевич, я парапсихолог, а не колдунья.

Из дневника следователя. О том, что я ищу смысл жизни, знают только Лида, Вадим, прокурор да еще человека два. И все-таки мне бывает неудобно, будто я гадаю по ночам на кофейной гуще или тайно попиваю…

А мне кажется, что у думающего человека может наступить такой момент, когда он скажет: «Все, больше не могу!» Чистить по утрам зубы, вовремя принимать пищу, выполнять свою работу, надевать в передней тапочки, смотреть телевизор… Не могу спокойно жить, пока не пойму, для чего все это делаю.

А мне кажется, я всюду нахожу подтверждение тому, что наша жизнь неуловимо связана с тем смыслом, который я в ней ищу. Хотя бы работа… Говорят о зарплатах, расценках, прогрессивках, премиях… Кажется, ради этого и работают. Ради денег? Но я проделал такой бы опыт: пусть бригада рабочих, пусть при помощи техники бессмысленно переваливает камни с места на место. День за днем, неделя за неделей… И хорошо платить.

Не сомневаюсь, что они будут плохо работать. Не сомневаюсь, что через какое-то время они вообще перестанут это делать или повредят свою психику. Почему же? Из-за бесполезности их труда? Но почему человек думает об этой пользе, если свои-то денежки он все равно получит?

Ответ на этот вопрос, чувствую, приблизил бы меня к главному — зачем живем? А ведь, наверное, их много, которые приблизили бы…