Мои миры - Салават Шамшутдинов

потому что скучно. День за днём, как близнецы. Всё вокруг серое до безобразия. Даже эта фраза.

— А друзья, товарищи…

— И это говорите мне Вы?

— Прикалываюсь!

— …

— Вы чего молчите?

— Думаю.

— О чём? Поделитесь.

— Давайте встретимся.

— Зачем?

— Поговорим.

— А разве мы с Вами сейчас не говорим?

— По телефону не то…

— А при встрече разговор может, вообще не состояться.

— Согласен. Зря предложил. Дурацкая идея.

Спустя несколько дней я пригласил её домой, что шло вразрез с моими убеждениями и правилами. Она позвонила в домофон ровно в назначенное время. Уже знакомый голос в трубке представился: «Это я, Маша». Через минуту на пороге квартиры, радостно улыбалась молодая, обаятельная женщина лет тридцати пяти. Первое впечатление было таковым, что казалось, мы знакомы уже тысячу лет. Не ожидая дальнейшего приглашения, она вошла в коридор и лёгким движением скинула пальто мне на руки:

— Спасибо! А Вы один? — и она ещё раз мило и непринуждённо улыбнулась.

— Один. Проходите, — сказал я, жестом показывая на распахнутую в комнату дверь.

Маша прошла и картинно осмотрелась. Затем плюхнулась в кресло.

— А где всё?

— Что всё?

— Как что? Рукописи, например. Которые не горят. Или всё сгорело?

— Если бы были, то наверняка бы сгорели. От стыда. А так они тихонько спят в компьютере.

— Вот в этом?

— Да.

Маша встала, подошла к компьютеру и провела пальцами по клавиатуре, как по клавишам рояля.

— Может, чаю? — предложил я, не зная с чего начать разговор.

— Да, пожалуй, — согласилась она и, уже выходя из комнаты, услышал. — Я же говорила, что телефону легче общаться.

Впрочем, разговор возник сам собой. Неловкость, возникшая вначале, постепенно исчезла. Удобно устроившись на диване мы, словно серфингисты, скользили по волнам из разных тем. Говорили, на удивление, обо всём и наши мысли так часто совпадали, что мы невольно почувствовали родственность душ. В какой-то момент я повернулся к Маше, чтобы ответить на очередной каверзный вопрос и, неожиданно увидев вблизи удивлённые серые глаза, прикоснулся губами к её губам. Она, к моему удивлению, не отшатнулась, а ответила на мой поцелуй. Не торопясь, словно пытаясь утолить жажду мелкими глотками, я снова и снова целовал её. Моя рука заскользила по шёлковой кофточке. Серые глаза спрятались за длинные шёлковые ресницы.

— Опа! — в проёме комнатной двери, ухмыляясь, стоял сын. — Не отвлекайтесь. Щас уйду.

Вскочив с дивана, я вышел в коридор и, пока тщетно придумывал слова, которые всё равно не уместны в данной ситуации, заметил, что из соседней комнаты выходит дочь. Я никак не мог понять, откуда взялся сын, но дочь меня вообще ввела в полный ступор. Она должна была находиться километров за пятьдесят, на работе, и приехать только на выходные. Однако, счастливая и весёлая, она выходила из соседней комнаты:

— Пап, смотри, кто у меня теперь есть! Выходи! — это она сказала высокому молодому человеку с ребёнком на руках, который показался вслед за ней в дверном проёме. Некоторое время молодой человек протискивался, пока не заполнил собой часть коридора, от чего мне сразу перестало хватать воздуха.

— Здрасть! — улыбнулся он, когда всё тело освободилось от дверного проёма.

Теперь я смог рассмотреть его. Бледная, если не сказать больше, неестественно белая, почти как лист бумаги, кожа была покрыта родимыми пятнами. Резкий цветовой контраст оставлял несколько неприятное впечатление. Однако ребёнок, примерно лет двух отроду, удивил ещё больше. Всё бы ничего, но его нос. Это был маленький Буратино. Не деревянный, нет, живой. Нос — что-то среднее между клювом утёнка и карандашом Буратино. Причём, он никак не хотел сидеть спокойно и от этого всё время тыкал им в молодого человека.

— Пап, посмотри, какой он хорошенький! Возьми его на руки! — щебетала дочка, захлебывалась от восторга.

Чтобы её не обидеть, правда, с некоторой опаской, я взял ребёнка на руки, благо навык с того времени, когда держал на руках своих детей, никуда не делся. Он тут же клюнул меня в глаз. Пытаясь отвернуть лицо, поправил малыша, а он, увернувшись, снова ударил меня своим клювом-карандашом. Надо сказать, что делал это не специально. Просто вертлявый ребёнок, но мне от этого не легче. Каждый раз, когда казалось, что вот теперь я, наконец-то, приспособился, он умудрялся клюнуть. В лоб, в ухо, затем ещё раз, прямо в губы. И я увидел его глаза. Такие знакомые серые глаза, прячущиеся за длинными шёлковыми ресницами…

Прохладный ветер взъерошил мои волосы. Средневековая гранитная лестница ступеней в сто уходила из-под моих ног прямо к реке. Я покачнулся, едва не потеряв равновесие. Перевёл дыхание и осмотрелся. На верхней площадке, в окружении незнакомой растительности, возвышались две статуи: змеевидные тела не менее метра в диаметре украшали огромные головы драконов, перевивали широкие ленты и лианы с огромными кленовыми листьями нежного розового цвета. Когда-то лестница украшала парк. Но теперь это больше походило на давно запущенный сад или пролесок. Растения подпирали её со всех сторон, так что не было понятно, куда изначально она вела. Но больше всего меня удивила не сама растительность, а скорее цвет. Желтые и розовые пастельные тона явно брали верх. Впрочем, зелёный цвет тоже присутствовал, но так ненавязчиво, что о нём можно и не говорить.

Тем временем дочка со смехом развязывала ленты, освобождая тем самым чудищ от гранитных оков.

— Пап, смотри, — весело кричала она, — я так давно мечтала это сделать.

По мере того, как, освобождённые от узлов, ленты падали на ступени, чудища оживали. Они открывали свои огромные пасти и, для начала приподнявшись на хвосте или туловище, уж и не знаю, что у них там, начинали медленно сползать вниз к реке. Сначала один дракон, извиваясь, прополз мимо меня, резко обдав зловонием давно не мытого тела. Я с ужасом смотрел, как он удаляется. Ступенька за ступенькой, подминая под себя попадавшиеся на пути ветки. «Как бы второй меня не подмял подобным образом», — только подумал и в тот же момент понял, что второй дракон, пришёл в движение и, сползая вниз, надвинулся прямо на меня. Буквально через мгновение почувствовал, как его жирное огромное тело медленно перекатывается по ногам. Но ни боли, ни тяжести, только неожиданное тепло и тошнотворный запах. Двигался он, не спеша и всё это время, прижатый к лестнице, я не мог пошевелиться. Когда же он, наконец, уполз, я, повинуясь необъяснимому чувству, пошёл вслед за ним. Но увидеть толком ничего не получилось. Оба чудища, как бы медленно они не двигались, бесследно исчезли.

Спустившись поближе к реке, зачерпнул воды, чтобы умыться. Не слишком широкая речка с