Мои миры - Салават Шамшутдинов

но это не мешает идти. Старательные паучки длинными растяжками натянули свои паутины поперёк дороги, и невольно приходится их рвать. Следом паучки, с достойным подражания рвением, начинают восстанавливать нарушенный порядок. Нарушенный ход времени. Я иду по дороге, и пыль из-под моих ног, соединяясь с пылью, понятой ветром, образовывает шлейф, тянущийся далеко позади. Редкие птицы пролетают над головой, спеша по своим, только им известным делам. Ястреб долго кружит то ли надо мной, то ли над полем, выискивая добычу. Я иду очень долго, не встречая никого и наслаждаясь, и солнцем, и ветром, и тем, что я могу идти и идти, никому ничем не обязанный. Могу идти и ни о чём не думать.

Уже пройдя добрую часть своего пути, я стал встречать людей, идущих навстречу. Они шли также медленно, даже медленней, чем того хотелось. Они шли, нарушив моё одиночество. Собственно, какая разница. Шли и шли. Я не приглядывался к ним. А они, склонив головы к земле, проходили мимо, не замечая меня. Их было немного. Старые и молодые. Было в них всех что-то похожее, что-то объединяющее. Собственно, именно это и заставило меня отвлечься от обыденных мыслей и присмотреться. И старые, и молодые шли, не проявляя никакого интереса ни к чему. Шли так, словно их ничего не интересовало. У всех лица опущены, и я не мог толком их рассмотреть.

Сначала осторожно, затем всё внимательнее и внимательнее стал присматриваться. И вдруг, оглянувшись назад, понял. За мной стоял столб пыли, а ни за одним из них не поднялась ни одна пылинка.

Остановившись, ещё раз внимательно огляделся. Да, так и есть. Дорогу впереди меня если и беспокоил, то только ветер. Я осторожно пошёл вперёд, теперь уже бесцеремонно вглядываясь в лица. Чем больше всматривался, тем больше мне казалось, что я их узнавал. Узнавал. Узнавал? Да какое узнавал! Я знал их. Знал их всех, ушедших рано или поздно. Знакомых и не очень. Все они, так или иначе, проходили в моей судьбе. Близко или эпизодически, но я их всех помнил. Правда, некоторых не помнил по именам, некоторые имена не знал, но это были они.

Вон, да это он. Сосед. Он ушёл очень давно. Я, было, двинулся к нему и даже попробовал протянуть руку и дёрнуть его за рукав, но он с грустной улыбкой сделал предостерегающий жест. А вот ещё. Ну да, конечно это он. Сколько лет мы проработали вместе. Я бросился к нему. Но он также с грустной улыбкой отстранился.

А это… Это лицо я помнил всегда. Такое родное, дорогое мне. Я скучал по нему всю мою жизнь, с того самого дня, как она ушла. Навернулись слёзы. Мы встретились глазами, и в них было столько любви и нежности, что силы оставили меня. Ноги подкосились, и я опустился на колени прямо в пыль.

А они всё шли и шли. И ничего. Ни страха, ни холода. Только грусть.

Я иду по дороге. Удивлённый и растерянный. Всматриваюсь в лица, но больше никого не беспокою. Я помню их и поэтому они здесь. Все здесь. И далёкие знакомые, и близкие родные. Они все здесь. Они со мной. Они во мне. Я иду мимо, продолжая вглядываться в лица. Я иду и помню. Я знаю, что пока я их помню — они живут. Я иду к горизонту. Кто сказал, что его нельзя достичь. Можно. Ещё как можно. Просто горизонт у каждого свой. Это не финишная ленточка: одна для всех. Он у каждого свой. Я иду к своему горизонту, близкому или далёкому и знаю, что когда-нибудь я тоже пойду от горизонта навстречу. Навстречу тем, кто меня помнит. Не с тем, чтобы поторопить их, а с тем, чтобы придать надежду. Чтобы они в свою очередь тоже поняли, что пока нас помнят — мы живы.