Дилемма - Бернадетт Энн Пэрис

– Да, – снова говорит он.

– Но почему ты не сказал? Почему ты просто не подошел ко мне и не сказал прямо?

Похоже, он не в силах смотреть мне в глаза.

– Я пытался. – Лицо у него посерело. – Пытался. Но ты была такая счастливая. Если бы я тебе сказал, ты бы сразу же захотела отменить праздник. А я просто хотел, чтобы ты… Я понимал, что, как только я тебе скажу, ты изведешься от волнения, как я. А я не хотел, чтобы… с тобой такое было. По крайней мере, пока я не буду знать наверняка.

– Но ты им позвонил только… когда? В три часа ночи? Почему ты с ними раньше не связался? Ты же с самого начала знал этот прямой номер – для родственников, для тех, кто думает, что кто-то из близких мог лететь этим рейсом?

– Я не хотел знать, – отвечает он тихо. – Я хотел еще какое-то время цепляться за надежду, что Марни не успела на этот рейс.

Я гляжу на этого мужчину, который внезапно стал для меня чужим. Сердце мое сжимается в точку, почти в ничто.

– Как ты мог, Адам? – Голос мой дрожит от ярости. – Как ты ухитрился болтать, и хохотать, и жрать, и пить, когда была… вероятность, что наша дочь погибла? И мало того… – Мой голос делается еще громче – я начинаю осознавать еще кое-что, и это страшное осознание. – Как ты мог позволить мне болтать, и хохотать, и жрать, и пить, и плясать – плясать! – когда была хотя бы малейшая, ничтожнейшая вероятность, что Марни погибла?!

– Ливия, прошу тебя!.. – Он в отчаянии простирает ко мне руки, но я уворачиваюсь от его прикосновений.

– Нет! – Я в ужасе гляжу на него. – Да кто ты вообще – какой-то псих? Монстр?

– Ма, не надо!

Я резко поворачиваюсь к Джошу:

– Он позволил мне танцевать! Моя дочь погибла, а он позволил мне плясать!

Я набрасываюсь на Адама и принимаюсь колошматить его, лупить по голове, по груди, всюду, куда я могу дотянуться.

– Ма, хватит!

Но я слишком далеко зашла, я уже ничего не соображаю и продолжаю бить Адама кулаками, орать на него, обзывать его трусом, пока Джош не оттаскивает меня и я не валюсь на пол совершенно без сил.

РЫДАНИЯ ЛИВИИ СОПРОВОЖДАЮТ МЕНЯ на всем пути вниз по лестнице и дальше, в сад.

Я слепо поднимаюсь по садовым ступеням на лужайку, все еще не в силах опомниться после ее бурной реакции. Я знал, что так будет. Знал, что она не простит меня, когда узнает всю правду о том, что я натворил. Она могла бы смириться с тем, что я утаивал от всех эту страшную новость в течение одного-двух часов, пока спали она и Джош. Но ожидать, что она примирится с тем, что я знал о катастрофе задолго до начала праздника и все-таки решил не отменять его… это, конечно, чересчур. Когда она спросила, как же я мог позволить ей танцевать, ее слова буквально вреза́лись в меня, и, когда ее руки колотили по мне, я упорно задавал себе тот же вопрос: как, как я мог позволить ей танцевать? Потому что сейчас это кажется омерзительным.

Мне надо позвонить Нельсону. Я сажусь на садовую стенку, спиной к Марниным фотографиям. Я даже отсюда слышу, как всхлипывает Ливия. А может, это просто отзвуки ее всхлипов, раздающиеся у меня в мозгу. Я рад, что с ней Джош, что он делает то, в чем мне отказала бы Ливия, – утешает ее. Сам он ничего не сказал мне. Да и не надо было. Достаточно того недоверчивого взгляда, которым он меня смерил.

Я вынимаю мобильный, некоторое время просто сижу, держа его в руках и заново переживая тот момент, когда я разрушил мир Ливии. Получилось даже тяжелее, чем я мог себе представить. Потому что она думала – я говорю о чем-то другом. О чем-то, что связано с Марни, но еще и с Робом. Я сейчас не могу про это думать. Надо позвонить Нельсону.

Его голос в трубке звучит слишком громко:

– Адам! Как ты?

– Нельсон, ты не мог бы прийти? Только один, без Кирин, без детей.

Несколько секунд он молчит. Потом спрашивает:

– Все в порядке?

– Нет… Не совсем. Я тебе скажу, когда ты придешь. Я в саду. Можешь прямо сейчас?

– Уже иду.

Значит, у меня пять минут. Максимум десять. Как раз хватит времени, чтобы позвонить папе.

– Привет, Адам. Чем обязан удовольствием столь раннего звонка?

Я закрываю глаза, придавливаю их уголки указательным и большим пальцем каждой руки.

– Папа. – Голос у меня срывается. – Мама рядом?

Я слышу какое-то шевеление, потом его шаги на лестнице.

– Уже нет, – наконец отвечает он. – Я на кухне, а твоя мама в постели.

– Ты сейчас сидишь?

– Нет. А надо сесть?

– Надо.

Скрип стула, передвигаемого по полу.

– Готово. Можешь говорить.

– Я с плохими вестями, папа. Это насчет Марни.

Слышу его глубокий вздох – он старается успокоиться.

– Что случилось?

– Она возвращалась домой, хотела появиться у Ливии на дне рождения. Сделать ей сюрприз. Она летела с пересадками, на трех самолетах. Один разбился. Она погибла, папа. Марни больше нет.

В трубке слышится полузадушенный вскрик-всхлип. Но тут же прерывается.

– Мне очень жаль, папа. Мне очень жаль. – Слова не перестают выскакивать у меня изо рта. – Мне так жаль.

– Когда? – Он почти шепчет. – Когда Марни?.. – Похоже, он с трудом может говорить.

– Вчера. Я еще утром узнал, но… не наверняка. Потому что я думал, она не успела на рейс, она мне сообщила, что не успевает. Вот я и решил – пусть праздник идет своим чередом. Хотел, чтобы Ливия урвала еще несколько часов счастья, последних. Ты можешь это понять, папа? Можешь понять, почему я никому не сказал?

– Да, я понимаю, – отвечает он. Потому что он знает: это как раз то, что мне сейчас нужно услышать. – Мне очень жаль, Адам, я даже представить себе не могу… Как там Ливия, как Джош? У них все в порядке? – Он издает сердитое ворчание. – Разумеется, не в порядке, как у них может быть все в порядке… Не знаю… я сейчас к тебе приеду, вот что. А ты оставайся на месте. Я скоро буду. С Ливией кто-нибудь сидит, кроме Джоша?

– Нет. Нельсон сейчас ко мне придет, он уже вышел. Я подумал… как только я ему расскажу… он мог бы всем сообщить, всем, кому нужно об этом знать. Тебе вовсе не обязательно приезжать, тебе надо бы побыть с мамой. Когда ты ей скажешь… Ты ведь скажешь маме? И Иззи? И Йену? Ты им скажешь про Марни?

– Мы не собираемся тебя бросать, чтобы ты со всем этим управлялся один, – с напором говорит он. – Все будет хорошо. Мы вам поможем с этим справиться. И твоя мама, и я. Мы вам поможем через это пройти.

Я быстро разъединяюсь, потому что совершенно уже разваливаюсь под тяжестью всех этих чувств. Может, надо было сказать папе лично? Но вряд ли я сумел бы. Я не вынес бы этого не по телефону. Его лицо, его горе. Даже не знаю, как я скажу Нельсону.