Дилемма - Бернадетт Энн Пэрис

– Сейчас пойду. Одну минуту, – снова говорю я.

– А хочешь, я останусь? Я могу, запросто. Никаких проблем.

– Нет-нет, все нормально, тебе же надо вернуться к Кирин. Только у меня к тебе одна просьба. Ты не мог бы дать Мёрфи что-нибудь поесть?

– Конечно.

Ему приходится ухватить Мёрфи за ошейник, чтобы оттащить его от меня.

– Давай-давай, Мёрфи, – понукаю я. – Мы с тобой еще увидимся.

– Попытайся хоть немного поспать, – говорит Нельсон, стоя в дверях сарая. – До завтра.

Что он, интересно, скажет, если я ему поведаю всю правду насчет Роба? Насчет того, что его тридцативосьмилетний братец изменял Джесс с моей девятнадцатилетней дочкой? Это сокрушит его. Разрушит его отношения с Робом. А может, и наши с ним отношения. В любом случае все уже не будет как прежде. Никогда.

Проходит еще какое-то время. Деликатный стук в дверь. Входит Джош.

– Па?..

Я прямо чувствую, как он вглядывается в темноту сарая.

– Ты где?

– Я тут.

– Свет включить?

– Не надо, спасибо.

– Идешь в дом?

– Пока нет. Скоро пойду.

Он ждет, чтобы глаза привыкли к темноте, потом подходит и садится рядом со мной, в той же позе – прислонившись спиной к стене, согнув ноги в коленях, опустив локти на эти самые колени.

– Может, на стуле тебе удобнее было бы? – спрашивает он после того, как мы несколько минут сидим так в тишине.

– Скорее всего. Но мне нравится на полу.

– Мама уже легла.

– Да, я знаю, Нельсон говорил.

– Ничего, что Эми осталась на ночь?

– Конечно. Все нормально.

Мы еще какое-то время сидим молча.

– Мы ведь… справимся с этим, правда? – спрашивает он.

– Разумеется, справимся.

– В смысле – вы с мамой…

– Все у нас с ней будет нормально.

– Я, кстати, понимаю, почему ты это сделал, па. Почему ты ей не сказал, пока праздник не кончился. Я сначала не понимал, а теперь до меня дошло. И потом… Марни тоже бы этого хотела. – Он делает паузу, прежде чем сказать: – Я тут подумал… может, мне попробовать получить права на мотоцикл? Будет классно ездить на мотике по Лондону. А когда приеду домой на выходные, мы с тобой вместе бы покатались.

Перед глазами у меня все расплывается от слез. Я же отлично знаю, что он делает. Мой сын, который никогда в жизни не проявлял ни малейшего интереса к езде на мотоцикле, уже сейчас пытается отыскать какой-то способ заполнить ту пустоту, которую – он это знает – уход Марни оставил в моей жизни.

– Было бы отлично, – отвечаю я. – Но ты сначала хорошенько устройся в Лондоне.

– Мне даже не обязательно там жить, я мог бы тут еще какое-то время покантоваться. От Виндзора до Лондона недалеко.

– Нет-нет, тебе все-таки надо жить в Лондоне. Вместе с Эми. Не надо, чтобы кто-то менял свои планы. Достаточно того, что ты не едешь в Нью-Йорк.

– Я рад, что решил не ехать, – замечает он.

– И я рад. Тебе пора в дом, Джош, я тоже скоро приду.

– Ничего страшного, я подожду.

Понимая, что без меня он не пойдет, я поднимаюсь на ноги. У меня так все затекло, что ему приходится помочь мне встать.

– Спасибо, – говорю я. – Видно, старею.

Он притягивает меня к себе, обнимает.

– Ничего ты не стареешь, – говорит он с напором. – И не постареешь.

Мы протискиваемся между сараем и шатром, проходим по саду.

– Пойду-ка я душ приму, – сообщаю я, когда мы добираемся до дома. – Спокойной ночи, Джош, до завтра.

– И тебе, па. Ты все-таки попробуй поспать хоть сколько-нибудь, ладно?

Я медленно поднимаюсь по лестнице вслед за ним. Оказавшись на верхней площадке, останавливаюсь: дверь нашей с Ливией спальни плотно закрыта, это предупреждающий знак – не входи. Я принимаю душ в общей ванной, но мне нужна чистая одежда. И потом, мне отчаянно хочется поговорить с Ливией.

Наша спальня погружена во тьму, если не считать лунного света, проникающего в окно. Ливия лежит, накрывшись лоскутным одеялом, виднеется лишь верхушка ее головы. Я знаю, что она не спит, я это отлично чувствую. По возможности бесшумно одеваюсь, потом сажусь на край кровати.

– Лив, – говорю я.

Даже не знаю, что хуже – ее теперешнее сердитое молчание или безнадежные рыдания прежних часов. Мне мучительно хочется ощутить прикосновение ее руки. Я нуждаюсь в ней как никогда. Потому что лишь она одна знает Марни так, как знаю ее я. Но для нее я словно не существую.

Я ЛЕЖУ В ПОСТЕЛИ. Даже не знаю, как я ухитрилась прожить этот день. Посмотрев, как Адам бьет Роба в челюсть, я спустилась вниз сказать всем, что пойду отдохну, и обнаружила, что на коврике у входной двери лежит конверт. Я даже не осознавала, что пытаюсь порвать его в клочья, пока пальцы Нельсона не вынули его из моих рук.

– Ничего-ничего, Ливия, – сказал он. – Я сам разберусь.

– Я не хочу… я не хочу этого видеть, – ответила я ему, силясь подавить сердитый всхлип. Мерзко было думать, что кто-то уже подсуетился и сунул в щель нашего почтового ящика открыточку с соболезнованиями.

– Я знаю, – произнес он, беря меня под руку. – Может, попробуешь хоть немного поспать? По крайней мере, просто полежать, отдохнуть.

– Хочу сначала со всеми попрощаться.

– А хочешь, я останусь? – спросила Джесс, когда родные Адама уехали и мы поднялись в спальню. Клео была в спальне у Джоша вместе с ним и Эми. А Нельсон пошел проведать Адама, который все еще прятался у себя в сарае.

– Нет-нет, все в порядке, – заверила я ее. – Поезжай домой, у меня все будет нормально.

– Просто я не понимаю, почему Роб не стал заходить, почему он сразу же ушел. И трубку он что-то не берет. Я беспокоюсь.

Я отвернулась от нее, внутренне молясь, чтобы Роб не рассказал ей про себя и Марни. Во всяком случае, не сегодня. Я тут же сделала мысленную поправку: лучше пусть никогда не рассказывает. Потому что теперь это же ничего не изменит, правда? Теперь это вообще уже не важно.

Она отправилась за Клео, а ко мне зашел Нельсон.

– Не заглянешь к Адаму? – спросил он. – По-моему, ты ему сейчас нужна.

– Нет. Не могу… Просто не могу. – Глаза у меня снова наполняются злыми слезами. – Ну как он мог так поступить, Нельсон? Как мог позволить, чтобы праздник продолжался, когда он почти на сто процентов был уверен, что Марни летела на этом самолете? Как мог при этом со всеми шутить, смеяться?

– Все-таки будем справедливы: мне кажется, он ни с кем особо не шутил и не смеялся.