Дезертирство в Красной армии в годы Гражданской войны (по материалам Северо-Запада России) - Константин Викторович Левшин

приняло характер эпидемии в 15-й армии, Р. А. Муклевич писал о нем как о «массовом психозе, своего рода заболевании»[1022]. 30 октября 1919 г. было принято постановление РВСР о борьбе с самострелом, причем к разработке мер по ликвидации этого явления активно привлекалось Главное санитарное управление[1023]. Р. А. Муклевич настаивал на необходимости специальной подготовки врачей для выявления случаев самострела. Армейская история накопила немало детальных «рецептов» самопоражения, которые максимально затрудняют факт выявления преступления для следователей даже в современных условиях[1024].

Среди ряда изданий, посвященных определению самострельщиков, отметим «Наставление к определению вероятности саморанения огнестрельным оружием («самострела»)». «Наставления» были изданы в 1920 г. Петроградским окружным военно-санитарным управлением и несли в себе опыт Русско-японской и Мировой войн. Авторы отмечают совершенствование способов самопоражения, что заключалось в стремлении вывести себя из строя, причинив минимум вреда. Главными свидетельствами преступления названы признаки ранения в упор («большая развороченная рана» кисти, «в буквальном смысле размозженный палец или палец оторванный», следы пороха на ране)[1025]. Для достижения своей сомнительной цели в исследуемом регионе между рукой и дулом винтовки красноармейцы прокладывали доску или мокрую ткань, стреляли друг в друга с достаточного расстояния. Профессоры-медики В. А. Оппель и С. П. Федоров отмечали: «Хирургия не обладает никакими средствами для того, чтобы отличить такое саморанение от ранения, нанесенного врагом…»[1026] Учитывая тяжесть наказания, следовательно, большой риск ошибки при вынесении заключения, рекомендовалось подкреплять врачебное заключение свидетельскими показаниями, общей оценкой обстановки. В «Наставлениях» не отрицается широкое распространение самопоражения в Красной армии, но содержится ряд интересных и весьма логичных доводов против преувеличения «эпидемии самострела».

Как при прохождении медицинского освидетельствования, так и во время службы имели место случаи симуляции болезни[1027]. Даже в мирное время перед германской войной по Петербургскому, Киевскому и Варшавскому военным округам подобные дела составили 7 % от всех военно-судных дел[1028]. Активно симулировали глухоту, туберкулез, грыжу. В материалах Петроградской ГКД отмечены случаи симулирования сумасшествия, причем один подозреваемый в симуляции психического заболевания призывник умер в больнице от «общего истощения в связи с врожденным слабоумием», о чем врач и доложил в ГКД[1029].

Был широко известен способ «курить резину» непосредственно перед осмотром[1030]. Искусственно вызывали кожные заболевания, язвы и т. п. Специалисты-медики четко фиксировали региональные особенности и способы членовредительства (опухоли, флегмоны, искусственные грыжи и т. д.). «Цыганка-певица» М. Бояринцева со своим братом Е. Харипоненом, по сведениям Петроградской ЧК, организовали весьма доходное дело по впрыскиванию под кожу желающим освободиться от армейской службы состава на основе костяного масла. Такую же операцию Е. Харипонен провел и над собой и был признан негодным по состоянию здоровья. Врач Б. Гольберг выдавал им удостоверения по болезни, хотя и «видел, как на его глазах калечили людей», председатель приемной комиссии А. Грамматиков освобождал за взятки от службы в Красной армии, «зная, однако, что болезни их вызваны искусственно». Все четверо были расстреляны в октябре 1919 г.[1031] Отголоски весьма широкого распространения самокалечения находим в советской художественной литературе 20-х гг., например у М. М. Зощенко: – Можно, говорит, ногу ляписом прижечь или же купоросом. – Да уж, говорю, я про это думал. Небось чересчур больно и попасться можно[1032].

Картина безнаказанности симулянтов, трудность их выявления ярко описана в газете «Красный набат»: «Представьте себе… красноармейца… желающего улизнуть из окопов, когда отдан приказ о наступлении. Лишь за час до приказа вы его видели вполне здоровым, а теперь, прихрамывая на одну ногу, подходит к ротному: „Товарищ ротный, я болен. Разрешите в околоток“. Что ротному делать? Он не специалист-медик… и отправляет его в околоток. Там находится лишь фельдшер, который прослушал в три недели лекции – более чем краткий курс, и этим исчерпывается вся его медицинская подготовка. Он подписывает свою фамилию… Главное внимание приходится обращать на раненых и тяжелобольных: симулянты пользуются этим и проскальзывают вглубь, в дивизионный госпиталь… верст на полтораста. Проделав, таким образом, верст двести, конечно он уже устает… Но в госпитале через неделю его выписывают и отправляют к этапному коменданту для отправления в свою часть. После выздоровления подводы даются только слабым, но он здоров. Ему подводы не дают, и это ему на руку. Пока он добрался до госпиталя, прошло дней 10, неделю минимум он пробудет в госпитале, а за 17 дней армия прошла уже… 300–400 верст вперед. Ему нужно пешком ее догонять, а он проходит по 10 верст в день. Пока одолел все расстояние до своей части, наши еще прошли вперед, и симулянту идти еще дальше. И так он месяца два тащится за частью вдогонку. Когда же он проходит такое расстояние, он уже действительно начинает ослабевать и, догнав часть, опять настаивает на эвакуации в лазарет…»[1033]

Одним из пристанищ «легальных» дезертиров-симулянтов был Аракчеевский госпиталь (Новгородская губерния), где под видом больных скрывались от фронта. Как сообщал корреспондент газеты «Звезда», «по краснощеким физиономиям нельзя подумать, что эти типы подтачиваются какой-либо болезнью»[1034]. Красноармеец «В. Ч.» в письме в ту же газету выделил целую «новую категорию дезертиров» – симулянты. По его мнению, 50 % всех больных и раненых – это «просто ловкие люди»: они смогли избегнуть военной службы «на законных основаниях» и теперь активно занялись спекуляцией[1035].

По постановлению ЦКД № 192 от 28 февраля 1919 г. комдезертир получили право контроля работы приемных комиссий с обязательным посещением их заседаний[1036]. Число забракованных по состоянию здоровья по данным Высшей военной инспекции к июлю 1919 г. составило 624 839 человек, почти четверть явившихся по мобилизациям. Число же неправильно освобожденных было оценено в 20 %[1037]. В июле 1919 г., в связи с введением в Петрограде осадного положения и прекращением очередных отпусков, как крайне подозрительный факт отмечалось резкое увеличение (в 5–6 раз) количества лиц, направляемых на врачебно-контрольную комиссию для получения отпуска по болезни. Это объяснялось «…обычным для лета отъездом для полевых работ, тем более что в настоящее время это почти единственный способ уехать из Петербурга»[1038].

Немало проблем возникало в процессе медицинского освидетельствования призывников. Житель Петрограда Б. Березин представил все необходимые документы, подтверждавшие его болезнь, которая не позволяла ему служить, «от частного врача». Это вызвало подозрение, после чего «назначенный врач от управления по освидетельствованиям… признал его здоровым»[1039]. Во время проведения поверочного сбора в Псковской губернии особое внимание УКД было сосредоточено на контроле за врачами, многие были уличены в составлении «заведомо ложных медицинских постановлений» и судимы[1040]. В докладе председателя Военного совета 10-й стрелковой дивизии и Псковского боевого