Тайная жизнь Сталина. По материалам его библиотеки и архива. К историософии сталинизма - Борис Илизаров

* * *

Казбеги перенес приключения своих героев как раз в эту героизированную эпоху Шамиля, которую в конце XIX века многие грузины воспринимали совсем не так, как в начале столетия:

«…подошел поближе и стал слушать. Оказалось, что составляется ополчение для войны против чеченцев, участникам сулились всяческие милости государя императора и неисчислимые награды на небесах за защиту веры.

Народ слушал молча. Многие бывали раньше в Чечне, знали тамошние нравы и обычаи, знали о трудных дорогах, о девственных непроходимых лесах и понимали, на какое опасное дело их зовут.

Наконец выступил вперед пожилой мохевец [287], снял шапку и сказал:

— Мы знаем, ваша милость, что надо служить царю-государю… прежде у нас не было таких непосильных повинностей, но и то мы не ропщем… Теперь же мы просим вас: освободите нас от похода против соседей, ничего худого они нам не делают. Не надо натравливать нас друг на друга, иначе мы вырежем друг друга и не будет у вас верных людей в нашей стране…

— Враги царя — также и ваши враги, и вы должны, как приказывает наместник царя, идти против Чечни.

— Хорошо, мы пойдем…» [288]

Но именно в свободолюбивой Чечне собирались скрыться герои повести, и именно туда ушел грузин Коба, когда все его друзья погибли. Запомним это.

Не менее напряженными, чем с русскими, были отношения у Кобы и его земляков с другими народами Кавказа. Злые языки время от времени заявляли, что отец Сталина был по национальности не грузином, а пришедшим из других краев осетином. Отец действительно был не местным, не горийцем, но говорить о том, что он не был грузином, нет никаких оснований. Сталин лично добавил в один из первых вариантов своей официальной биографии, подготовленной в 1927 году редакцией «Энциклопедического словаря русского библиографического общества Гранат», текст о происхождении отца из сельской грузинской глубинки из деревни с певучим названием Диди-Лило [289]. Другое дело, что неизвестно, откуда там появился дед Сталина и какой он был национальности? Вряд ли сам Сталин знал это. По некоторым сведениям, дед «Иван» был туда сослан или за то, что был абреком (разбойником), или участником антиправительственного движения.

Впрочем, проблема происхождения, как и проблема «чистоты» национальности, тем более в России, темна, как «вода во облацах». А вот малюсенькая хибарка под земляной кровлей, которую арендовали в Гори молодожены Кеке и Бесо Джугашвили, действительно принадлежала осетину Кипшидзе, жившему за стеной. Их дети дружили.

Однако те, кто распускал слухи об осетинских корнях вождя, отлично знали о давней неприязни между двумя народами. Для Казбеги и его Кобы тоже было непреложной истиной, что равнинные черкесы вроде бы ничего, не самые плохие люди, а ближайшие соседи-осетины — коварны и ненадежны. В повести позже выясняется, что труп, рядом с которым Коба целовался со своей любимой, принадлежал не просто коварному человеку, а врагу-осетину: «Тогда же и убил я осетина! — сказал Коба». Он напомнил об этом другу с гордостью. А другой, еще более коварный «осетин, который встретил их с распростертыми объятиями», предает властям Кобу и его друзей за тридцать туманов и офицерский чин. Но деньги не приносят предателю счастья. Так же как Иуда Искариот, он погибает позорной смертью, успев признаться в финале: «Я предал товарищей и достоин такой смерти!.. Я погубил вас!» [290]

* * *

Кобе, будущему Сталину, не могла не запомниться такая ошеломительная угроза героя в адрес врага: «О-о! Попадись он мне когда-нибудь в руки, будет его рвать первым материнским молоком!» [291]

Известно, что Сталин прекрасно владел всем арсеналом русской матерщины. Он его усваивал в рабочих кварталах закавказских городов, на нефтяных промыслах интернационального Баку и особенно успешно в тюрьмах и ссылках. Став властителем, он не стеснялся материться в любом обществе, особенно когда собирались соратники, матерился в присутствии дочери-подростка. За долгие века все народы империи отлично стали понимать эмоциональный плеск этого специфического языка, его угроз и намерений. Фактический же конкретный смысл угроз давным-давно стерт и загнан глубоко в подсознание. Но в этой угрозе одного из героев повести, несмотря на ее очевидную фантастичность, поражает беспощадная конкретность. Помнил ли о ней Сталин, когда приказывал следователям по «делу врачей» и другим делам: «Бить, бить и бить, пока не признаются!»? Впрочем, об этом не хочется не только писать, даже думать. Он ведь тоже когда-то пил молоко матери. Не оно ли закипело у него кровавой пеной на губах в смертные минуты?

* * *

Здесь я заслуживаю того, чтобы меня обвинили в субъективизме. Это ведь я, а никто иной, пересказал содержание и выбрал наиболее впечатлившие меня фрагменты повести. Сейчас нет никаких доказательств для утверждения — именно эти сцены и эти оценки привлекли внимание Сталина, отложились в его подсознании и управляли оттуда его эмоциями и даже поведением. Ничего этого доказать нельзя. Но есть неоспоримые доказательства того, что Сталин это произведение любил, хорошо знал, как и другие повести Казбеги, а главное, откликался на имя Коба. Своего первенца сына он назвал Яков, что в грузинском уменьшительно-ласкательном варианте и звучит как Коба (от Якоба — Яшенька, Яшка). Значит, ему нравилось играть роль литературного Кобы, быть его воплощением в жизни. Я же добросовестно старался не упустить ни одной заметной черты литературного героя.

* * *

Официальная оценка Кобы Казбеги не могла не эволюционировать вместе с эволюцией национальной политики Сталина. Но сам Сталин-Коба не имел права на переоценку. В одном из томов первого издания Большой Советской энциклопедии, вышедшего в 1937 году, упоминается Казбеги как автор, который «в лирических патриархальных тонах… изображал патриархальную жизнь горских племен» [292]. Специально о Кобе тогда не говорилось еще ничего. Но во втором издании БСЭ, вышедшем в 1953 году, о Казбеги и его Кобе говорится уже четко: «Коба — один из партийных псевдонимов Сталина. За подписью Коба печатались статьи И.В. Сталина в газете “Ахали цховреба” (см. “Новая жизнь”)» [293]. Высоко оценивая творчество Казбеги, авторы энциклопедии сочли необходимым указать: «…писатель не создал ни одного положительного образа русского человека, представителя демократических кругов. Ошибка К. заключалась в том, что он не понял реакционного, мнимо национального характера движения Шамиля и мюрадизма, идеализировал, приукрашивал это движение» [294].