Бесцветный Цкуру Тадзаки и годы его странствий - Харуки Мураками

Впрочем, нет – после него осталось еще кое-что. Имя с фамилией: Цкуру Тадзаки.

Когда Цкуру объявил, что хочет поступать в Токийский политех, отец, конечно, расстроился, поняв, что сын не собирается наследовать его бизнес. Но и порадовался желанию отпрыска стать инженером.

– Ну что ж, – сказал он, – поступишь в столичный вуз – оплачу твою учебу. В конце концов, инженеры создают что-то реальное, а это всегда хорошо. Будешь полезен для общества. Выучись как следует и строй отличные станции. А я буду рад, что назвал тебя «Цкуру» не напрасно.

То был единственный раз, когда отец порадовался за Цкуру – или, по крайней мере, выказал свою радость в открытую.

Ровно в девять, строго по расписанию, экспресс на Мацумото отошел от перрона. Не вставая со скамейки, Цкуру провожал его глазами, пока тот, набрав скорость, не растворился в летней ночи. Как только исчез последний вагон, темнота вокруг резко сгустилась. Словно по всему городу вдруг разом пригасили свет, как на сцене после спектакля. Цкуру встал и побрел вниз по лестнице к выходу.

Выйдя со станции Синдзюку, он зашел в ближайший ресторан, сел у барной стойки и заказал мясной рулет с картофельным салатом. Съел половину того, половину этого. Не потому, что не нравилось, – заведение это славилось мясными рулетами. Просто не было аппетита. Пива, как всегда, тоже выпил лишь полстакана.

Домой он вернулся на метро и сразу же принял душ. Намылился хорошенько, смыл с тела весь пот. А потом завернулся в оливково-зеленый банный халат (подарок бывшей подруги на тридцатилетие), сел в кресло на балконе, подставил тело под прохладный ночной ветерок и вслушался в звуки ночного города. Времени было почти одиннадцать, но спать не хотелось.

Он вспоминал студенчество – время, когда постоянно, день за днем думал о смерти. С тех пор минуло шестнадцать лет. А тогда он вглядывался в черную бездну своей души так пристально и глубоко, что, казалось, вот-вот откажет сердце. Просто не выдержит и разорвется – в один миг, как вспыхивает бумага, на которой лупой собрали в точку солнечные лучи. Он страстно желал себе именно такого конца. Но, вопреки его желанию, шли месяцы, а сердце в его груди продолжало биться. Все-таки его так просто не остановить.

Далеко в небе застрекотал вертолет. Видимо, приближался – в небе жужжало все громче. Задрав голову, Цкуру поискал глазами железную стрекозу. Ему вдруг почудилось, будто это посланник, несущий ему какую-то важную весть. Но никакого вертолета не увидел; пропеллеры, пострекотав еще немного, затихли где-то в западной части неба. И вокруг остался лишь мягкий и бессвязный гул ночного мегаполиса.

А может, Белая как раз и хотела, чтобы их нерушимый «союз пятерых» наконец развалился? Такое ведь тоже вполне возможно, подумал Цкуру. И, не вставая с кресла, начал разбирать эту мысль на составные.

В старших классах школы их «неразлучная пятерка» жила в абсолютной гармонии. Все они принимали друг друга такими, какие есть. Каждый был глубоко, по-настоящему счастлив. Вот только счастье это не могло продолжаться вечно. Любой рай когда-нибудь да заканчивается. Разные люди взрослеют с разной скоростью и развиваются в разных направлениях. Время шло, и все эти разницы между ними росли, точно странные, поначалу не очень заметные трещинки. Но в какой-то момент не замечать этой странности стало уже нельзя.

Видимо, психика Белой не выдержала этого давящего предчувствия: что-то грядет. Возможно, она предвидела, что настолько мучительная зависимость от друзей слишком похожа на катастрофу, в которой она рискует потерять себя. Как тот бедолага, что после кораблекрушения еще держится на плаву, но гигантская воронка от тонущего судна вот-вот засосет его и утащит на дно.

И в каком-то смысле Цкуру понимал ее. То есть – теперь понимал. По крайней мере, сейчас он мог объяснить, откуда оно взялось, это состояние подавленности, взрывавшееся в его сексуальных снах. Как эта его подавленность влияла на остальных, он не знал. Но каждому из них она как-нибудь давала о себе знать, уж это наверняка.

И Белая, скорее всего, хотела от всего этого убежать. Просто не могла больше выдержать отношений, в которых нужно постоянно сдерживать свои чувства. А уж она, несомненно, была самой чувствительной из всех пятерых и потому раньше остальных расслышала предательский треск. Но у нее не хватало сил, чтобы вырваться из этого круга, она была слишком хрупкой и слабой. И потому изменником назначила Цкуру. Именно он был самым нестойким звеном в цепочке – он первым осмелился выйти за пределы их неразрывного круга. Иными словами, его было за что наказать. И когда ее изнасиловали (кто и при каких обстоятельствах – видимо, так и останется загадкой навеки), она ухватилась за это слабое звено, как в истерике дергают рукоятку стоп-крана.

Если все действительно так, многое встает на свои места. Следуя инстинкту выживания, она использовала Цкуру как подпорку, чтобы перебраться через стену окружавшей ее тюрьмы. Ибо предвидела, что даже в такой непростой ситуации Цкуру как-нибудь выживет – в отличие от нее самой. Как предвидела то же самое Эри.

Крутой, хладнокровный дружище Цкуру, который всегда шел своей дорогой и не старался ни на кого походить.

Он встал, прошел в комнату. Взял с полки бутылку «Катти Сарк», налил себе виски и со стаканом в руке вернулся на балкон, опустившись в кресло, помассировал виски.

Ерунда, сказал он себе. Никакой ты не крутой и не хладнокровный. И уж точно не идешь никуда своей дорогой. А просто всю жизнь стараешься сохранять равновесие. Распределяешь собственный вес на опоры справа и слева так, чтобы ничто не перекашивалось, вот и все. Возможно, в чьих-то глазах это выглядит очень эффектно. Хотя, что говорить, задачка не из простых. И требует куда больше сил и времени, чем кажется со стороны. Не говоря уж о том, что, как ни держи баланс, общий вес, который ты взвалил на себя, – очень нелегкое бремя…

И все-таки он нашел в себе силы ее простить. В конце концов, Белая – то есть Юдзу – была вся изранена и хотела выжить любой ценой, а сил не хватало. Даже на то, чтобы просто окружить себя непробиваемой скорлупой. Перед надвигавшейся катастрофой она отчаянно пыталась найти укрытие понадежней, но выбора не оставалось. Кто посмел бы ее осуждать? Но в итоге, как бедняжка ни старалась, от себя убежать не смогла. Мрачный призрак насилия следовал за ней по пятам. Тот, кого Эри назвала «чьим-то злым духом». И наконец холодной, дождливой майской ночью этот призрак постучал в ее дверь – и передавил ее тонкую шею поясом от халата. Наверняка рассчитав и время, и место убийства заранее.

Он вернулся в комнату, подошел к телефону, снял трубку – и, плохо соображая, что делает, набрал номер Сары. Но после третьего гудка спохватился и быстро положил трубку на место. Слишком поздно. Завтра они увидятся и все обсудят лицом к лицу. Прямо сейчас разговаривать нет никакого смысла, он прекрасно это понимал. И все равно хотел немедленно услышать ее голос. Это желание закипало в нем где-то внутри, и унять его никак не получалось.

Он поставил на проигрыватель «Годы странствий», опустил на пластинку иглу. И, пытаясь успокоиться, весь обратился в слух. Перед ним раскинулось озеро Хямеэнлинны. Белая занавеска на окне танцевала на ветру, а лодочка, раскачиваясь на волнах, постукивала о деревянный причал. Взрослые птицы в лесной чаще настойчиво обучали птенцов азам песнопения. Волосы Эри чуть пахли цитрусовым шампунем, а ее грудь томилась желанием вскармливать новые жизни. Сварливый старик, показавший Цкуру дорогу, смачно сплюнул в буйную летнюю траву. Жизнерадостная собака, завиляв от счастья хвостом, запрыгнула в багажник старенького «Рено». Сцена за сценой, Цкуру вспоминал все это, и полузабытая боль в его груди нарастала.