Лаборатория империи: мятеж и колониальное знание в Великобритании в век Просвещения - Станислав Геннадьевич Малкин

и не в том, к каким последствиям и результатам это привело, — оба аспекта достаточно хорошо изучены и представлены в историографии решения «Хайлендской проблемы»[648]. Наш особый интерес в данном случае заключается в том, чтобы понять, как именно власти пытались умиротворить Горную Шотландию, прибегая к политической арифметике в процессе интеллектуальной колонизации этой мятежной гэльской окраины. Это вопрос о том, как именно формировались, формулировались и принимались решения, которые в итоге должны были изменить социальный ландшафт Горной Страны до неузнаваемости (что вновь возвращает нас к более общему вопросу о механизмах принятия решений в империи в целом).

Отталкиваясь от двойного методологического видения проблемы реформирования Горного Края Кристофера Бэйли («улучшения» как выражение мышления эпохи Просвещения и как практическое движение за социальную инженерию), к анализу политической арифметики Хайленда целесообразно подойти, с одной стороны, как к аналитическому инструменту интеллектуальной колонизации Горной Страны, способу постижения его социальной реальности, а с другой стороны, как к способу, инструменту социальной инженерии в крае, — одновременно как к технике власти и как к процедуре познания[649].

«Надлежащее знание края», или Политика знания в Хайленде

В годы войн, мятежей и революционных потрясений шотландские кланы становились предметом многочисленных интеллектуальных спекуляций. Мыслившие гэлистскими (кельтицистскими/ориенталистскими) категориями чины и агенты правительства, ответственные за умиротворение и «цивилизацию» Горной Страны, выстраивали подробные схемы сфер влияния кланов, их наследных вождей и феодальных властителей. Предполагалось, что это поможет выявить скрытые пружины социально-экономических, политических и культурных процессов в Хайленде, постичь механику власти в крае, уяснив его «политическую анатомию» (по сэру Уильяму Петти).

Между тем практическое, а не клишированное, пропагандистское толкование того, как «работают» кланы, предполагало скорее подсчет их социального и культурного капитала, конвертировавшегося в матримониальные связи, наследственные обязательства, военные союзы и патронаж, чем визуализированное картографом генерала Уэйда Лемприером в знаменитом «Описании Горной Страны» 1731 г. представление о неразрывной связи между феодально-клановой системой отношений в Горной Шотландии, распределением предполагаемого контроля над землями в крае между вождями и магнатами и решением «Хайлендской проблемы».

Благодаря мемориалам, рапортам и описаниям «шотландских» чинов и агентов в британском политическом дискурсе и хайлендской политике Лондона получила широкое распространение репрезентация Горной Страны в виде совокупности различных форм социальной архаики — кланов, вождеств и магнатств. Профессиональный комментарий должен был выявлять и отражать совпадение принятых горцами идентичностей, носивших порой расплывчатый, местный и неустойчивый характер, и общенациональных категорий, вырабатывавшихся в рамках британского юнионизма и утверждавшихся фискально-военным государством в своих институтах.

Многомерная природа социального капитала, соответствовавшие его формам модели поведения и практики, посредством которых те или иные формы капитала накапливались, терялись, преобразовывались их обладателями, перемещаясь из одного (социально-экономического, политического, культурного) поля в другое, в сумме как раз и должны были создать аналитическую возможность соотнесения предполагаемых реформ и социальных трансформаций хайлендских сообществ.

В интересах масштабной социальной инженерии в Горной Шотландии требовалось создать достаточно четкий, подробный и в то же время связно-целостный атлас социального мира, с типичными примерами отдельных ситуаций, вписывавшихся в региональную, национальную, государственную и общеисторическую перспективы развития. В этой связи неудивительно, что первая и единственная в своем роде крупная операция по сбору статистических сведений в Горной Стране и их анализ в рамках политической арифметики Хайленда состоялись только после подавления последнего мятежа якобитов 1745–1746 гг. Тот факт, что армия «младшего Претендента» остановилась в декабре 1745 г. всего в 60 милях от Лондона, заставил многих в правительстве крепко задуматься над тем, как избежать печального повторения этих опасных событий.

Цифры, отражавшие до некоторой степени расклад военных и политических сил в крае, разумеется, и прежде присутствовали в поле зрения официальных властей. Однако они имели лукавый характер, начиная с общей численности вооруженных горцев в Хайленде и заканчивая количеством клансменов, которое конкретные вожди и магнаты предположительно могли выставить в поле. Для правительственных чинов и их агентов в этом уравнении власти по-настоящему важен был только один знаменатель — лояльность своему королю. Заявленная численность готовых последовать за вождями и магнатами горцев, выражавших преданность Лондону, служила фактором хайлендской политики сама по себе, не только как вероятное отражение местных реалий. В этом смысле провести четкую грань между стремлением использовать информацию о мобилизационных возможностях горцев и желанием представить правдивый отчет порой весьма затруднительно.

Так, еще в 1714 г., сразу же по восшествии на британский престол Георга I Ганновера, на имя нового монарха поступил любопытный документ — «Адрес одной сотни и двух главных наследников и глав кланов Горной Страны в Шотландии…», — в котором подписанты заверяли суверена в своей верности и поздравляли с занятием королевского трона[650]. При этом среди перечисленных в адресе вождей были и выступившие затем против Короны и в 1715–1716, и в 1719, и в 1745–1746 гг.

Можно, конечно, с полным основанием усомниться в подлинности «Адреса», по аналогии с подобным поддельным письмом, якобы составленным вождями Хайленда и адресованным будущему руководителю восстания якобитов в 1715–1716 гг. графу Мару, чтобы он передал его королю (граф, вероятно, надеялся таким оригинальным образом сохранить пошатнувшееся доверие Короны, которое в отношении этого «посредника» из-за «порочащих» связей с двором Стюартов в изгнании к 1715 г. практически полностью было исчерпано)[651].

Однако в данном случае симптоматичен сам факт появления подобных писем и адресов, отражавший не только желание отдельных представителей элиты Горной Шотландии выступить в роли посредников между Лондоном и его шотландской гэльской окраиной, но и готовность властей к сотрудничеству подобного рода.

Практическое значение дискуссии по проблеме феодально-клановых отношений в Горной Стране после Великого мятежа 1715–1716 гг., когда пенсионные стратегии Вильгельма Оранского и Анны Стюарт по укреплению лояльности протестантскому престолонаследию в крае потерпели полный провал, и вплоть до начала последнего вооруженного выступления якобитов в 1745–1746 гг. приобрели в форме споров, проектов и попыток учреждения для графств Хайленда новых лорд-лейтенантств.

Близкие по форме и содержанию к его политической арифметике в той же мере, что и рекомендации графа Брэдалбейна, графа Кромэрти или Эллэна Кэмерона из Лохила, эти комментарии тем не менее наглядно отражают новый этап в истории статистического анализа решения «Хайлендской проблемы» (рапорты и мемориалы «шотландских» чинов) — между весьма ограниченными и малоинформативными сведениями о военно-политическом потенциале пенсионариев в Горном Крае в 1689–1715 гг. (местные информаторы, пытавшиеся вести двойную игру) и развернутым цензом социально-экономических, политических и культурных реалий мятежной гэльской окраины после окончательного разгрома «армии горцев» под Каллоденом 16 апреля 1746 г. (официальные чины и агенты британских властей).

Мятежные события 1715–1716 гг., казалось, действительно явили Лондону широкие возможности практического подхода к политической арифметике Хайленда, открывавшиеся благодаря вооруженной поддержке вождей и магнатов Горной Страны.

К северу