Лаборатория империи: мятеж и колониальное знание в Великобритании в век Просвещения - Станислав Геннадьевич Малкин

обнаруживший явное стремление противников отмены наследственной юрисдикции и феодального права предложить правительству такую описательную модель, в которой эти особенности политэкономии Хайленда изымались из числа причин поддержки якобитов в Горной Шотландии[629]. Контрнаступление велось на тех же фронтах (штудии в области истории государства и права) и с тем же риторическим инструментарием (аналогии с феодальным правом в Англии, апелляция к Унии, рассуждения на тему «готской конституции» и «британских свобод»).

Ссылаясь на решения королей и парламентов и безусловно осуждая мятеж, комментаторы, однако, настаивали, что феодализм в Горной Стране на деле представляет собой продукт законотворчества монархов и все проблемы и жалобы, проистекающие от этого института, связаны не с феодальным правом, а с ненадлежащим его соблюдением. Вместо радикальных мер, за которые ратовали сторонники «завершения Унии», обладателям наследственной юрисдикции и/или распорядителям феодальных держаний предлагалось назначать на должности бэйли или заместителей (как и в случае с наследными шерифами) людей, «обученных праву и способных нести эту службу». Предполагалось, что в этом случае разница между магнатами по праву наследства и лордами, назначенными на административные или судебные должности королем, перестанет быть столь очевидной, как прежде[630].

Такая нормализация реалий Горного Края была призвана продемонстрировать, что, исправив некоторые недостатки, существующий порядок вещей можно сохранить без ущерба для собственников в Хайленде и политической стабильности в Соединенном Королевстве. Более того, отмена наследственной юрисдикции и феодального права как раз и представлялась сторонникам этой идеи самым верным способом разжечь недовольство правительством и, как следствие, новый мятеж[631].

Таким образом, поменяв местами причину и следствие, с точки зрения сторонников доминирующей интерпретации, противники радикальной реформы связали якобитизм с реформами правительства в Горной Шотландии, предлагая не играть на руку Стюартам и при этом отстаивая именно те социально-экономические практики края, которые большинством комментаторов связывались с поддержкой Претендентов в Горной Стране.

Тем не менее, несмотря на крамольный характер подобных суждений, в особенности сразу после подавления мятежа якобитов 1745–1746 гг., они не только допускались властями (что любопытно само по себе), но и одним своим наличием сообщали сочинениям, поддерживавшим мероприятия Лондона в Хайленде, дополнительный кредит доверия в глазах правительства. Отношение к феодализму в Горной Шотландии оказывалось критерием лояльности королю и верности правительству в Лондоне.

В памфлетной продукции комментаторы хайлендского феодализма эпохи побеждавшего капитализма пользовались относительной свободой в выборе интеллектуальной позиции, но при этом были обязаны более убедительно и внятно, чем их оппоненты, обосновывать справедливость и истинность своих утверждений, демонстрируя лояльность официальному Лондону. В этом случае можно было рассчитывать на определенный успех, доступный правительственным аналитикам. Обязательным условием и для тех, и для других при этом было оснащение своего текста жестким каркасом ссылок на правовые традиции и королевские постановления Шотландии, Англии и (после 1707 г.) Великобритании в обрамлении терминологии прецедентного права в его островном варианте и исторических примеров из британского и общеевропейского прошлого.

Анализ цитирования при этом наглядно показывает, что личность автора памфлета или мемориала (его социально-политический облик) в значительной мере проявлялась в подборе цитат. Кто-то (оспаривая решения королей, полемизируя с сановниками прошедших эпох) ссылался на исторические примеры как наиболее весомые, по мнению комментатора, аргументы в такой заочной полемике (весьма заинтересованно отобранные, несмотря на все заверения авторов в обратной позиции). Кто-то, напротив, предпочитал историческим фактам свидетельства современников и участников недавнего прошлого (мятежей якобитов 1715–1716 и 1745–1746 гг.). Кто-то историческим фактам противопоставлял сведения юридического характера (в их авторском понимании и изложении)[632].

Вариации исторических и юридических экскурсов позволяли комментаторам не только относить истоки феодального права в Хайленде к определенным историческим эпохам, но и выстраивать идею преемственности и выявлять типологические параллели с развитием этого института по обе стороны англо-шотландской границы, оперируя обширным комплексом профессиональной юридической и исторической терминологии. В таком прочтении трактовка особенностей социально-экономического развития края представляла собой не только исторический и юридический, но и филологический прием одновременно.

Комментатор, приверженный принципам Славной революции 1688 г. и Унии 1707 г., всегда был готов дать отпор якобитам, но и с единомышленниками, иначе представлявшими себе решение проблемы феодализма в Горной Стране, он полемизировал не менее яростно. Истина, раз и навсегда добытая при помощи правильного методологического инструментария (юридического анализа и правовой оценки с точки зрения весьма влиятельной легалистской традиции) и подтвержденная историческим опытом (на фоне активного развития исторического сознания эпохи Просвещения в Европе и юнионистской исторической традиции в Великобритании), могла быть лишь одной и единственно верной.

Получив одобрение правительства, выраженное принятием соответствующего акта об отмене наследственной юрисдикции и феодальных держаний, такие выводы становились частью бюрократического знания о Горной Стране и хайлендской политики[633]. Вполне естественно, что тот, кто покушался на такое уже получившее официальный статус знание, ipso facto (как могли бы заметить авторы мемориалов и памфлетов, анализировавшие содержание феодального права и клановых держаний в Шотландии) превращался во врага Соединенного Королевства и лил воду (осознанно или нет, предстояло проверить) на мельницу мятежников и якобитов. Разоблачение таких врагов государства представляло собой своеобразную дискурсивную практику закрепления власти знания о реалиях Горной Страны за Лондоном и поддерживавшими его решения комментаторами.

Однако исход борьбы за доверие и покровительство Уайтхолла и Вестминстера был не всегда предсказуем. Совсем не обязательно в ней побеждал наиболее «профессионально» разбиравшийся в хайлендских реалиях «специалист по Горной Стране» и особенно приверженный принципам Унии автор. Новые интерпретации хайлендских реалий, инициированные Лондоном (с перерывами) начиная с 1720-х гг., предлагали, несомненно, их более детализированные описания.

Однако появление новой информации о крае далеко не всегда означало ее успешную конвертацию в конкретные политические решения. Порой в борьбе за внимание правительства побеждали, казалось бы, далекие от книжных и полевых изысканий британские генералы, командовавшие королевскими войсками в Шотландии[634]. Секрет успеха военных у официальных властей представлял собой большую загадку для гражданских чинов. Несмотря на все старания первых Ганноверов на британском престоле, власть сохраняла ореол таинственности, пути ее министров были, во всяком случае, не всегда предсказуемы, придавая процессу принятия решений по Хайленду в Лондоне изрядную долю политической интриги в глазах неискушенных современников (и даже весьма искушенных чинов).

Так или иначе, внимание комментаторов было сосредоточено прежде всего на разрушительных сторонах мятежа и тех обстоятельствах, которые ему предположительно содействовали в Горном Крае, — на феодальном праве, клановых отношениях и наследственной юрисдикции. На языке модернизации мятеж не прочитывался и всегда казался «противоестественным» и даже случайным[635].

Однако не стоит забывать, что и в практической части рапорты, памфлеты и мемориалы, затрагивавшие тему хайлендского феодализма, не оставляли ему иного места, кроме как временного института,