Вдали от дома - Питер Кэри

– Это верное место?

– Копай. Ты сильный, копай.

Я взял жестянку и копал, пока мои пальцы не стерлись, а горло не обложило пылью – оно стало как наждак, песок потемнел, а затем, когда солнце стало клониться к вечеру, я уже работал внутри ямы. На четырех футах я достиг влажного песка, а в шести футах – воды.

Доктор Батарея заполз ко мне вниз, и мы стояли и ждали, пока вода очистится. Затем он набрал воды в рот, откинул голову назад и выпустил в воздух фонтан, и чистая вода упала на его пыльное лицо с бакенбардами. Затем он разделся донага. Взял вторую банку и облил грязью и водой свою голову, искореженную грудь и тело, а потом я – стесняясь своей уродливой раны – поступил так же.

Никто не просил меня и не говорил так делать. Грязь была теплой, потом остыла, а потом я сел на корточки и пил живые воды джила.

Этому не было английского имени.

Мы разожгли огонь. Доктор Батарея убил камнем большого варана. Положили в костер мулгу и выкопали места для сна, а когда я проснулся продрогшим рано утром, доктор Батарея сидел надо мной. Возможно, он спал.

Сегодня воскресенье, не обращай внимания. Мы должны следовать тропой змеиного предка, чье имя нельзя произносить, куда бы он нас ни завел, в страну, описанную в картах Т. Гриффита Тейлора как «Скудная до бесполезности». Почву истоптал копытами скот, и она подверглась эрозии. Мы обсудили внешние границы суровых пейзажей, похожие на воронки от бомб, утыканные заборными столбами, чьи монументальные гнезда знаменовали безрассудство дела белых. У меня не оставалось выбора, кроме как нести своего учителя, и думаю, мы оба чувствовали этот символизм.

Наконец к вечеру я увидел дым, а около часа спустя – огонь лагеря, а затем – невероятно – машину.

– Видишь его, Билли? Джип.

Я мог разглядеть человека, ей-богу. В этом чудовищном одиночестве это было престранное зрелище.

– Может, теперь ты обрадуешься?

Человек позвал нас: «Куу-и». Я подумал: «Это вовсе не чертов джип. Это машина», – и я забыл весь этот бред с водой и грязью, ошметки которой еще липли к моей коже. Я подумал: «Скоро я буду в Перте». Это был пьянящий момент, но вскоре я увидел чертовы наклейки и узнал сгоревший «пежо» «Редекса», который впервые увидел по дороге в Куомби-Даунз, и задался вопросом, почему мне пришлось выдержать этот путь, чтобы наткнуться на него. Рядом с машиной стоял человек, который обчистил меня при игре в карты.

Лом оскалился, его губа поднялась так же, как всегда поднималась моя губа – забавная мышца, которую Кловер считала «милой». Он взял меня за руку и провел к «пежо». Я был разгорячен и устал, и, возможно, в истерике. Я смотрел, как Лом вынимает внутренности приборной панели – расплавленную массу спутанных проводов, пластиковых разъемов и конденсоров.

Провода воняли костром и сгоревшим пластиком. Я не хотел к ним прикасаться, но Лом выдал их мне, словно они были особым даром – как мясо ехидны, деликатес, который берегли для стариков.

– Мы найти его брата, Билли, – сказал доктор Батарея. – Тогда мы его запустить.

Что ж, конечно, Лом был моим кровным родственником, но под «братом» доктор имел в виду что-то иное: брата «пежо», такую же модель, на свалке.

– Мы сделать тебе джип, – сказал Лом. – Мы добыть его брата. Он в Дерби. Те же провода стоить шестьдесят. Это все. Он чертовски хорош, как новый.

Я почуял запах масла и резины и другой жизни. Вот оно, они отведут меня на свалку, и я сбегу.

Себастьян Ласки

Оценщик редких книг, карт, древних манускриптов.

26 Гленхейвен-Корт, Бокс-Хилл, Виктория. Тел. БВ-9628

Мой милый, милый Вилли-Вилли, я так беспокоился о тебе многие годы, и твое письмо – источник великой радости: он жив! – и, как ты можешь ожидать, некоторой обиды. Разве ты не знал, что мы любим тебя? Неужели нужно было заставлять нас ждать пять лет? Или больше? Сколько раз мы гадали, что на тебя нашло. Ты всегда был таким своенравным и беззащитным.

Твоя Аделина ужасно страдала, как ты мог ожидать, и, конечно, мы поддерживали с ней связь и старались помогать ей в ее трудной социальной ситуации. Как мужчина, который сам оставил женщину, я понимаю, что ты порицаешь себя, но прошу, пойми, ни один из твоих бунтарских поступков не заставил нас беспокоиться о тебе меньше.

Теперь ты, как вилли-вилли, перенесся в дебри Западной Австралии. Ты неожиданно узнал о своем отце и стал учителем в каком-то готическом классе. Мы сами никогда не ожидали, что окажемся в конце жизни в Terra Australis, а потому понимаем твою ситуацию. Порой мы можем потягаться, чья жизнь менее правдоподобна.

С тех пор как мы виделись, я пережил небольшой удар, ничего страшного, но теперь я вожу с дверной ручкой, воткнутой в руль, если ты понимаешь, о чем я. Мне совсем не трудно заехать в Бахус-Марш, и если там есть кто-то, кто поможет мне погрузить книги, это будет легкой задачей.

Мой вопрос: каков их конечный пункт назначения? Это будет необычная библиотека, я уверен, но ты не сказал, что хочешь с ней сделать. Мы с Ингрид (бесконечно) обсуждали ее судьбу и родили великолепную идею. Я напишу тебе, как только узнаю, что она, как говорят в Мельбурне, выполнима.

Я искал происхождение слова «Куомби», которое мне кажется аборигенским, но не из этих мест. Как оно могло переместиться из Тасмании в Кимберли?

С нетерпением жду твоего ответа и, уважь старого друга, подробного отчета о твоих триумфах и катастрофах.

Мы оба посылаем тебе наши теплые пожелания, дорогой наш Ураган Вилли.

В Сиднее нас ждали толпы – мы были воинами в доспехах из песка и грязи, с разводами на ветровых стеклах. В АД И ОБРАТНО, и так далее. Сначала нам пришлось справляться со Снежными чертовыми горами. Простите мой французский.

Первая сотня миль была легкой, строго на восток по шоссе. В Орбосте мы взяли на север, в горы: двести миль со снегом, лежащим на земле. «Ехать со скоростью более 25 миль в час небезопасно», – сказала полиция.

Тоскливый Орбост был прилизан дождем и весь в коровьих лепешках. Мы наполнили баки, и напарник сообщил мне, что я не могу быть штурманом. Это не мое, сказал он. За все годы совместной жизни он никогда не говорил со мной так.

Я вела. Я вела хорошо. Затуманенное ветровое стекло было не очистить, и мне оставалось только опустить окна и ускоряться по горным дорогам, пока нос мой внутри леденел, словно в него засунули замороженные бобы. Коротышка стал реинкарнацией своего отца – пьяным от славы, нетерпеливым, беспокойным, уже воображавшим, какой фокус он покажет, когда мы пересечем финишную черту. Он не смог разобраться с картой, и я ехала окольными путями над пропастью.

Он кричал. Винил карту. И так далее.

Критиковал меня за то, что еду слишком быстро. В то же время я была слишком медленной. Он не позволил мне остановиться в Куме возле почты, где я могла бы поговорить с Беверли.