Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI— XVII вв. Опыт изучения общественного строя и сословных отношений в Смутное время - Сергей Федорович Платонов

есть интересные известия как о соперниках Бориса. Есть даже намеки на прямое их столкновение с Годуновым в 1598 году. К сожалению, эти известия и намеки недостаточно обстоятельны и ясны.

Когда Андрей Сапега сообщал из Орши, где он был старостой, гетману Христофору Радзивиллу первые, наскоро собранные известия о московских делах по смерти царя Федора, то уже в январе 1598 года мог он точно назвать четырех претендентов на царский сан: Б. Ф. Годунова, кн. Ф. И. Мстиславского, Ф. Н. Романова и Б. Я. Бельского. Из них наиболее серьезным в ту минуту считал он Федора Никитича – по родству с умершим царем, а наиболее решительным – Бельского, который, желая будто бы стать великим князем, приехал в Москву с большим скопом (z wielkim ludem), как только узнал о кончине царя. Шпионы Сапеги сообщали ему, что московские люди опасаются даже кровопролития при царском избрании. Тремя неделями позже А. Сапега получил известие, будто сам царь Федор, умирая, указывал избрать на царство Федора или Александра Романовых, или Мстиславского, или Годунова. При некотором обилии подобных новостей А. Сапега ни одного слова не слышал о каких бы то ни было притязаниях Шуйских: их нет совсем в числе претендентов, ни одна версия рассказов о московских делах не возвышает Шуйских до такой роли. Сапега знает о Шуйских только то, что один из них, будучи свояком (szwagrem) Бориса Годунова, старался примирить его с Федором Никитичем и с другими боярами и убеждал бояр ничего не делать без ведома и участия Бориса. Это, очевидно, кн. Дмитрий Иванович Шуйский, который был женат на сестре Борисовой жены и потому зачислялся в сторонники Годунова. Такую же второстепенную роль знатной годуновской родни отводит Шуйским и Исаак Масса, когда говорит о времени Годунова, а у Ив. Тимофеева и у Маржерета находим интересные намеки на приниженное положение Василия Шуйского и его братьев при «первоцаре» Борисе. Ни в одном из прочих источников, относящихся к изучаемому моменту, Шуйские не стоят в числе фамилий, притязавших на венец. Исключение составляет одна «Повесть 1606 года» (иначе «Иное сказание»), за которой твердо установлена репутация злостного памфлета, продиктованного кружком самих Шуйских. Нет нужды теперь доказывать, что этой повести в данном вопросе невозможно доверять. Стоит нам вспомнить, что семья Шуйских прошла при Грозном через его опричнину и тем купила свою целость и безопасность в тяжелое время гонений на Рюриково племя, и мы поймем всю лживость повести, уверяющей нас, что при Грозном «великие бояре» Шуйские были «верными приятелями» и «правителями» и «господнею» над «лукавым рабом» Борисом Годуновым. Нет, в 1598 году политическая роль Шуйских еще не начиналась, и они, живя пока в преданиях опричнины, находились в послушании у того самого Годунова, над памятью которого впоследствии они так зло и неблагодарно надругались[67].

Соперниками Годунову были не Шуйские, а прежде всего Романовы. «Завещательный союз» дружбы, заключенный между ними и Борисом еще при жизни Никиты Романовича, в свое время имел большой смысл для обеих сторон. Старик Никита Романович вверил Борису «о чадех своих соблюдение» потому, что он оставлял своих чад, особенно младших, без твердой позиции среди дворцовой знати: ни один из них до 1587 года не был в боярах. По молодости Никитичей, дружба конюшего царского Бориса Годунова могла им быть очень полезна. С другой стороны, и Годунову важно было дружить с семьей Никитичей, потому что эта семья считалась царской родней и уже полвека пользовалась крепкой популярностью в московском обществе. Но годы шли, близился конец династии, Никитичи стали высоко и твердо в среде московских бояр сплоченной и многолюдной семьей, вокруг которой собралось много других близких по родству и свойству семей. В качестве давней государевой родни они должны были считать себя ближе к престолу и династии, чем Годуновы, недавно породнившиеся с царской семьей. С потомством Калиты они были связаны уже в двух поколениях, и сам царь Федор был их крови, а Годуновы не могли похвалиться, чтобы царский корень укрепился и процвел от родства с ними. Когда начались в Москве разговоры о том, кому суждено наследовать царское достоинство, противопоставление Романовых и Годуновых стало неизбежно и должно было вести к разрыву старой дружбы. Ясные отголоски таких разговоров и противопоставлений сохранились до нас одинаково как в русских, так и в иностранных памятниках.

В московском обществе очень рано создалось предание о том, что сам царь Федор «приказал быти по себе на престоле» Федору Никитичу, «братаничю своему по матери». Слух об этом приобретал, в изложении иностранцев, очень определенную форму: царь Федор перед смертью передал или желал передать Романову свою корону и скипетр в знак того, что завещает ему царство. То обстоятельство, что Романовы не воцарились в 1598 году, объяснялось как козни и «предкновение» Бориса, который будто бы выхватил скипетр из рук умирающего государя. В таком виде рассказы о Романовых представляются как бы позднейшей эпической обработкой исторического предания. В 1598 году, разумеется, эти рассказы не имели еще поэтической законченности и изобразительности, но, как оказывается теперь, основа их была уже готова. Через шпиона А. Сапега знал уже в начале февраля московский слух такого содержания: Годунов спрашивал умирающего царя в присутствии царицы Ирины и Федора Никитича о том, кому быть на царском престоле, надеясь, что царь назовет его самого. Но Федор ответил ему: «Ты не можешь быть великим князем, если только не выберут тебя единодушно; но я сомневаюсь, чтобы тебя избрали, так как ты низкого происхождения (z podlego narodu)». И царь указал на Федора Никитича как на вероятнейшего своего преемника, дав ему при этом совет, если его изберут на царство, удержать при себе Бориса, как умнейшего советника. Рассказывавшие эту историю выражали сначала уверенность, что царем будет именно Федор Романов, так как за него стоят вельможи (wojewodowie i bojarze dumni) как за царского родственника. Позже эта уверенность поколебалась, когда выяснилось, что на стороне Бориса не одно низшее дворянство и стрельцы, но и вся почти народная масса (pospólstwo niemal wszytko). Эти сведения, сообщенные А. Сапегой Хр. Радзивиллу, разошлись затем по всей Европе и сохранились даже в итальянском переводе. Они же читаются и у Ис. Массы; их отголоски переданы Петреем и Буссовым. Словом, все современники знакомы были с тем, чего не мог не знать и сам Борис. На его дороге к трону стояла семья, за которой общественное мнение признавало не меньшее, если не большее, право наследовать царскую власть. К невыгоде Бориса это право основывалось на бесспорной кровной близости к угасшей династии. В глазах современников кровная связь была сильнейшим шансом Никитичей.