Море вверху, солнце внизу - Джордж Салис

ее внука, этого кудрявого мальчика. Она не могла вспомнить, когда видела внука в последний раз или даже сына, если на то пошло. Приходил ли он вообще на похороны, похороны собственного отца? Ах, что случилось с ее прекрасным дитя? Как получилось, что он стал таким холодным и безразличным?

Мэри уснула, полностью погрузившись в свой океан, тот, что высох и наполнился вновь. Цикл. Ее тело занесло в желоб, она чувствовала, как руки превращаются в водоросли, кости — в хрупкий коралл, кожа — в ряску. Что будет с ее глазами? Не отвердеют ли они и не вылезут ли, как у Юнонии, выпав из глазниц в бесконечное движение волн, вечно наблюдая, как всё проплывает мимо, и больше ничего? А тело, будет ли оно брошено, разлагаясь, с открытым ртом, став домом для подводных пришельцев, устроивших в подреберье и черепе свои гнезда, откладывая желтые икринки там, где раньше было сердце? Мэри? Мэри? Где твой желудок, где твой желудок, где твое сердце, где твое сердце? Она вновь услышала шум сквозь слои сна, не человеческий, как от мужчины, что приходил, не совсем. Тот же хаотичный ритм, под который она раскачивалась на океанском дне в предыдущем сне, но в этот раз она ощущала, как ее тащит вверх, тридцать саженей, двадцать, к яркой ослепительной поверхности. Сверху — светоотражающая пленка, затянувшая мир над головой. Внизу — оболочка ее существования, ненужная для жизнеобеспечения. Выбравшись на поверхность воды, словно новорожденный из амниотического мешка, она очнулась.

Звук был отчетливым: молоток, пила — все компоненты строительства. Рэнд работал. Она выкарабкалась из кровати и слетела по лестнице, забыв об обжигающих нервах большого пальца. Переступила через извивающиеся черные корни, растущие из дверного проема незавершенной комнаты.

— Рэнд, — позвала она.

Его там не было. Работали другие, четверо. Заметали, поднимали, стучали, распиливали.

Она поднесла руку к горлу и почувствовала аритмию пульса.

— Что это?

Один из них повернулся к ней. Тот же мужчина, что приходил раньше, покрытый с ног до головы опилочной пылью. Он улыбнулся.

— Уже встала?

Но затем он заметил ее искаженное лицо.

— Что-то случилось?

Теперь на нее посмотрели и трое остальных. Мэри не узнала никого. Они напоминали ночных животных с огромными горящими глазами, лишенными эмоций. Если только это не враждебность.

— Не подходи!

— Мама, — сказал он, откладывая молоток. — Что-то случилось? Скажи мне.

— Я…Что ты сказал?

Мужчина положил руку на грудь.

— Это я.

Он посмотрел на остальных и на кого-то еще, кого она сперва не заметила, ребенка, сидящего на досках в углу, такого же растерянного, как и все.

Лысеющий здоровяк, держащий ящик с инструментами, спросил:

— Вам приснился кошмар?

— Что здесь делает ребенок?

— У Адама нет уроков. Мама…

— Перестань меня так называть, — закричала она. — Я не знаю, где мой сын. Ты… ты думаешь, у него хватило совести прийти на похороны отца.

— Я был там, мама. Я был…

— Рэнд, — сказала она, уставившись слезящимися глазами на что-то посреди комнаты у потолка. Раскачивающуюся дыру в пространстве-времени. Эфирное небесное тело Рэнда.

Остальные попытались разглядеть, что она там увидела.

Мэри указала на светоотражательный вывернутый наружу шар.

— Посмотрите! Это он!

Он показывал ей столько света. Ее притягивало всё ближе, и свет превращался в чистую яркость, отражающую солнце, или он сам был солнцем. Да, Рэнд стал светом, стал солнцем. Она подпрыгнула, чтобы дотронуться до него, дотронуться до границы реальности, поскольку она видела лишь неизменный свет, а затем почувствовала огонь, идущий снизу, снизу вверх, потом сверху вниз, завершающий ее видение бомбардировкой пылающими шарами, черными и фиолетовыми, красными и оранжевыми. Рэнд как множество. Она услышала крик.

А затем апогей ночи. Рэнда-солнца больше не было.

Анатомия крылатых людей

Поднимаясь по лестнице к квартире отца, Адам услышал словно скрип костей, а затем вопль с последующим грохотом. Он ворвался в комнату и увидел, как отец ползет между гнезд из скомканных газет и полуразрушенных вавилонских башен из книг по орнитологии и биологии человека, а из его сморщенной, покрывшейся струпьями спины торчат крылья. Он вжался в угол комнаты. Воздух пропитался инфекцией.

Отец пробормотал:

— Я пытался.

— Что случилось?

— Я пытался, но ничего не вышло.

Адам пробежал глазами по разбросанным документам и чертежам:

…лопатка образует выемку, позволяющую двигаться не только рукам, но и крыльям… мышцы спины поддерживают… предотвращают захлестывание рук и крыльев, та же система, что обеспечивает совместное движение…

воздухоносные кости… реберная борозда… продолжение нижней части лопатки… незначительное выпячивание кости над выемкой, предотвращающей перегибы плечевой кости крыла, что вызвало бы растяжение мышц, разрыв связок и нижней части кожи крыла

…колибри… голубь… скворец… альбатрос… белоголовый орлан… филемон и т. д. пропорционален размеру туловища…

развертывание крыльев идет от кисти и придаточного крыла… плечевая кость обеспечивает размах и вращение… скольжение… взмах… стремительное пикирование или изменение направления полета может привести к удару крыла о крыло…

крепление хвостового пера к копчику, образующее пигостиль… грудинный киль, соединенный с грудной клеткой и мышцами крыльев, обеспечивающий поддержку взмахов крыльев вниз… сагиттальный киль, как защита от удара черепного свода

— Что… что всё это значит?

— У меня ничего не вышло.

Адам заплакал, и слезы затуманили его взор.

— Мама нас оставила.

Какое-то мгновение отец молчал, затем сказал:

— Она давно нас оставила.

— Она умерла.

Он осмотрел завалы, словно ища тело.

— Когда?

— Вчера.

— О… о, я надеюсь, что она воспарила в час кончины, — сказал отец.

— Я был…

— Если бы… если бы только у нее были крылья, как у бабушки. У нее даже не было настоящих крыльев, но она воспарила выше всех.

— Моя бабушка?

— Ты видел ее лишь пару раз ребенком. Вот таким, — он попытался показать рукой, но та лишь дернулась. — Ты не помнишь ее, не помнишь?

— Нет.

— Она всю жизнь тяжело работала. Официанткой. А ты же знаешь, там платят гроши. Приходится надеяться на чаевые. А она была такой милой, полной солнечного света. Всегда успевала больше других, но то было для нее лишь вознаграждением. Работа позволяла ей прокормить тело, но, чтобы прокормить душу, она разговаривала с людьми. Она любила людей, а люди любили ее.

— Ты сделал это с собой? Зачем…

— У твоей бабушки, моей мамы, был Альцгеймер, и я даже не догадывался, пока не стало слишком поздно, пока она не оказалась на самом краю деменции. Я ошибочно принимал ее блуждания и забывчивость за симптомы горя из-за утраты дедушки. Было тяжело. Тогда я даже завидовал ее наивности и невозможности созерцать смерть. Я помню ее лицо — о, Боже, — она меня