Заложница любви - Оливия Уэдсли

– Дорогая Сара! – воскликнула леди Диана, грациозно подымаясь навстречу дочери.

– Милая мама, – ответила Сара.

Они поцеловались.

– Не хотите ли чаю?

– Пожалуйста. И приюта на сегодняшнюю ночь. Я не люблю отелей.

Леди Диана приподняла свои великолепно сделанные брови в знак полного единодушия.

– Я приехала, собственно, для того, чтобы узнать, сдан ли Клаверинг. Если нет, то я воспользуюсь им на некоторое время.

– Он еще не сдан. Как удачно это вышло. Но агенты сдерут с вас шкуру. Вы знаете, на что способна эта публика, когда нарушаются договоры.

– Значит, так. Я намереваюсь выехать завтра.

Подали чай. Леди Диана наполнила чашки.

– Не будем говорить о прошлом. Люди гораздо снисходительнее, чем о них говорят… Разве вам нельзя было остаться в Париже?

– Право, не знаю, я была там только проездом.

– Может быть, оно и благоразумнее.

Разговор не клеился, и Сара охотно удалилась в отведенную для нее комнату.

– Ваша прежняя комната, моя дорогая!

При виде этой комнаты сердце Сары сжалось от жалости к самой себе, что часто бывает, когда мы попадаем на старые места.

Гак успела распаковаться и расставить по местам все необходимые вещи… на камине стояли те же китайские подсвечники, узкая кровать была покрыта тем же белым покрывалом… Сара упала на колени перед этой кроватью и только в эту минуту ясно поняла, что она ездила в Дезанж, приехала сюда, в Лондон, и отправится завтра в Клаверинг только для того, чтобы рассеять тоску одиночества и уверить самое себя, что она к чему-то еще стремится и имеет еще какие-то цели в жизни.

Места, где она жила прежде, связывали ее хотя бы с прошлым.

В тюрьме ей казалось, что ничто не может быть ужаснее абсолютного одиночества; теперь она узнала, что быть одинокой в толпе еще ужаснее, в толпе, где не видно одного определенного лица, где не слышно одного определенного голоса, где к тебе протягиваются не те руки.

В атмосфере этой комнаты, где она спала совсем маленькой девочкой, была какая-то святость, которая изгоняла из ее сердца гнетущую тоску и даровала ей временное облегчение.

За обедом («Я думаю, что нам не стоит обедать в ресторане и обращать на себя внимание?») леди Диана осведомилась о Жюльене Гизе.

– Я видела его всего один раз и то мельком.

– Вы что-нибудь решили?

– Нет. Говорят, что он делает блестящую карьеру.

– Кажется, слишком блестящую в некоторой области. Впрочем, так всегда бывает с сорвавшимися с цепи пуританами: они ни в чем не знают меры.

После обеда леди Диана стала играть на рояле, а Сара слушала, следя глазами за листвой деревьев, которая то появлялась в окне, окрашиваясь в золотистый цвет, когда на нее падал свет лампы, то снова исчезала во мраке.

Жизнь пойдет своим чередом; будут сменяться дни и ночи, зимы, осени и весны – весны, время, когда так тоскливо замирает сердце, переполненное туманными мечтами.

Впрочем, это состояние присуще людям не только весной – она знала это по опыту. Вот и сейчас ее охватило то тревожное стремление к счастью, которое никогда не умирает в душе человека.

Высшее счастье в жизни – это любовь, взаимная любовь, с уверенностью, что любимый постоянно стремится к тебе, ждет не дождется вечера, который соединит тебя с ним и для которого только ты в мире имеешь значение.

Леди Диана играла то Шопена, то Шуберта, Дебюсси и Шаминада, а через окно проникал в комнату неясный, но несмолкаемый шум города.

Музыка внезапно смолкла, и леди Диана повернулась к Саре, перебирая пальцами нитку жемчуга, украшавшую ее грудь; на губах ее играла неуверенная и вместе с тем вопрошающая улыбка.

Она начала с некоторой торжественностью:

– Вы сами прекрасно понимаете, что нельзя похоронить себя в Клаверинге в ваши годы… – Потом замолчала, сосредоточенно перебирая жемчуг.

Сара предвидела, что должно за этим последовать, хотела избежать объяснений и вместе с тем знала, что ей не отделаться от леди Дианы, не удовлетворив хотя бы отчасти ее любопытства.

– Так, значит… ведь вы были…

– С этим покончено, – прервала ее Сара, – покончено раз и навсегда.

Леди Диане очень хотелось знать больше, но что-то удержало ее от прямого вопроса.

– Как все это грустно! Жюльен был так мил!

Сара поднялась с места: разговору конца не предвиделось.

– Мне хочется спать, мама.

– Но ведь еще ужасно рано, я тогда куда-нибудь поеду. Сегодня как раз журфикс у Торнтонов.

Они помолчали, стоя одна перед другой.

– Вы очень похудели, милочка, или это так кажется, потому что вы в черном. У кого вы шили это платье? У Кайо? Воображаю, что это за разбойник! А я терпеть не могу черного цвета. Как вы находите, я очень изменилась?

Она вызывающе взглянула на Сару.

– Вы прекрасны, как всегда, – любезно ответила Сара.

– Очень мило с вашей стороны, что вы говорите так, даже если сами не верите в это. Покойной ночи, дорогая!

Они поцеловались на прощание и даже не заметили, что поцеловались, как это часто бывает с женщинами.

Затем Сара услышала, как леди Диана приказала дворецкому распорядиться насчет автомобиля. Голос ее звучал равнодушно, почти весело, и эта спешка на званый вечер показалась Саре доказательством жестокосердия, хотя для леди Дианы это было такой же повседневной привычкой, как обед или разговор по телефону.

Но такое поведение еще более отдалило Сару от матери.

Здесь тоже было мало святости настроения, хотя это и был родительский кров.

Сара быстро разделась и, не зажигая огня, присела к окну, вглядываясь в огни Пикадилли, как вглядывалась в них в прежние годы, когда мир казался ей исполненным чудес, любовь – волшебным сном, который должен в свое время присниться каждому, а Лондон – таинственным местом, куда было небезопасно, а поэтому особенно заманчиво проникнуть.

Теперь она знала, что чудес не бывает, что любовь – не сон, а печальная действительность, и что, несмотря на скудное уличное освещение, ни одна из патетических тайн Лондона не остается тайной.

Она зажгла электричество и попробовала читать, но мысли ее перебегали с предмета на предмет, как это часто бывает, когда человек настолько несчастен, что не может сосредоточить своего внимания ни на чем, кроме своего горя.

Завтра она уже будет в Клаверинге. Может быть, там она найдет себе дело – уход за цветами, прогулка на соседние фермы…

Но старые места будут наводить ее на грустные мысли, а уход за цветами – слабое утешение для такой одинокой и обездоленной женщины, как она!