Заложница любви - Оливия Уэдсли

– Не будем говорить об этом, – сказала Сара. – Прошлого не воротишь, оно умерло… Я не ожидала от вас такого отношения, но, конечно, оно имеет свои оправдания… Во всяком случае, искуплений было достаточно… Вот почему вы должны молчать… Нет надобности поднимать это дело.

– Я должен, – страстно возразил Жюльен. – Как мне жить, ежеминутно сознавая, что я обязан вам своим преуспеянием в жизни, покоем и добрым именем? За кого вы меня принимаете, если думаете, что я способен укрываться за спиной женщины, за вашей спиной? Боже мой, когда я вспоминаю мои подлые намеки на вас и Кэртона в тот вечер, все те оскорбления…

Сара старалась остановить поток этих безумных, бессвязных слов, в которых звучало жалкое самоуничижение.

– Замолчите, замолчите, – шептала она, и ей наконец удалось заставить его умолкнуть.

Теперь ей было необходимо все ее самообладание, чтобы добиться того, чего она хотела.

Она отвернулась, чтобы не смотреть на Жюльена; алый отблеск зари упал на ее лицо.

«Я добьюсь своего», – подумала она решительно, стараясь превозмочь душевную слабость и волнение, которые вызывала в ней близость Жюльена.

– Вы не должны этого делать, Жюльен, – заговорила она наконец, умоляюще протягивая к нему руки. – Ради меня, единственно ради меня, вы не должны этого делать! Ведь возобновление процесса было бы возобновлением сплетен и пересудов. Неужели вы хотите снова подвергнуть меня этой пытке?

– Я сумею избежать этого, – возразил он мрачно. – Пусть кто-нибудь попробует…

– Но даже если и так, ваша карьера, единственный смысл вашей жизни, будет разбита. Очистив меня, вы погубите самого себя. А ведь, в сущности, мне ничего не нужно… То, во имя чего я страдала… даже это оказалось ничтожным… Если бы вы только знали, какой ничтожной кажется мне жизнь! – добавила она безнадежно.

– Только ничтожной, а не хуже? – с горечью сказал Жюльен. – Неужели вы думаете, что я другого мнения? Неужели вы не понимаете, что меня сводит с ума мысль о том, что вы должны были обо мне думать еще в тюрьме? Ведь вы не истеричка и не мечтательница; вы, конечно, здраво смотрели на наши отношения и осуждали мое молчание. Неужели можно верить в любовь человека, настолько подлого, что он не желает рисковать даже своею подписью и проявляет черную неблагодарность по отношению к той, которая пожертвовала для него всем? А вы знали, что я благоденствую за счет вашего счастья и вашей свободы. Как вы должны были презирать и ненавидеть меня!..

– Нет, я знала, что вы все-таки мой, и это спасло меня! – в неудержимом порыве воскликнула Сара.

Его лицо преобразилось.

– Я – ваш, Сара?

– Я это всегда знала и знаю…

– Вы не можете так думать, Сара, это невозможно, – прошептал он, закрывая лицо руками.

Она что-то прошептала в ответ, и он упал к ее ногам, пряча свое лицо в ее коленях.

До нее доносились бессвязные, прерываемые рыданиями слова, а жгучие слезы, проникая сквозь легкую ткань платья, жгли ее ноги.

Не отдавая себе отчета в том, что она делает и какое чувство побуждает ее так делать, она склонилась к нему в страстном порыве, потрясенная его близостью, с единственным желанием утешить его.

– Не надо, Жюльен, не надо…

Но ее слова потонули в потоке его отчаянных признаний и мольбы о прощении.

– Я всегда молился на вас… всегда… ваши страдания ради меня… но ведь я тоже страдал… Какое унижение знать, что вы расплатились за меня… за меня, который готов был носить вас на руках… Ничто не изгладит этого года тюрьмы… Из-за меня… Знойное солнце Африки свело меня с ума… но я клянусь, что никогда не любил ее… Только вас, одну вас… Мною руководила дикая злоба против вас, себя, всего на свете… А когда я вспоминал прошлое, то был близок к самоубийству – так это меня потрясало. Ваш образ вставал передо мной, ваши движения, ваши губы, ваши поцелуи, то, как вы откидывались в кресле, чтобы дать мне прижаться губами к вашей шейке… я обезумел, думая и мечтая об этом… А потом наша встреча… вы не сможете простить меня, даже если бы захотели, – ни одна женщина не в состоянии этого сделать…

Он поднял к ней свое искаженное лицо, по которому текли слезы.

– Сара, не прогоняйте меня. Вы только что сказали, что я – ваш. О, если бы вы знали, сколько любви, отчаяния и горя таится в моем сердце! Не я отплатил низостью за год, который вы принесли мне в жертву, – не я, не я, не тот, кого вы называете своим! Вдали от вас я – жалкое ничтожество! Спасите меня, верните меня к жизни, не отнимайте у меня вашей любви, любимая, любимая!

Она не отвечала, прислушиваясь к внутреннему порыву, который бросал ее в его объятия; она даже не двигалась и только смотрела на него.

Но он не понял ее; его лицо изменилось; он встал, тяжело опираясь на ручку кресла.

– Я так и знал. Вы не можете. Ни одна женщина не могла бы… Я этого не стою…

Сара все смотрела на него. Последние лучи солнца играли в его светлых кудрях, резко обрисовывая линию щек и властного рта, в котором было все-таки что-то детское.

Он низко поклонился ей и направился к выходу. Еще мгновение, и он уйдет не только из этого сада, но и из ее жизни…

Она бросилась вслед за ним напрямик, по шуршащей под ее ногами траве. Он шел не оборачиваясь, она попыталась окликнуть его – ее голос не повиновался ей.

Внезапно он обернулся… и увидел ее.

Она бросилась к нему, обвила его своими руками и прижалась к нему в страстном порыве.

– Я – твоя, – шептали ее губы.

Он глядел на нее с выражением бесконечной скорби; она не вынесла этого взгляда и притянула к себе его голову.

– Поцелуй меня, Жюльен, любимый мой…

Он побледнел; его глаза, устремленные на ее лицо, горели любовью и жгли, как страстная ласка.

– По-настоящему! – снова прошептала она, еще крепче обвивая его своими руками. Летний вечер распростер над ними свои безмятежные крылья.

– Ты снова полюбишь меня?

Губы Жюльена были совсем близко к ее губам, и она чувствовала его дыхание.

– Да когда же ты наконец поймешь, что это не «снова», что я никогда, никогда не переставала любить тебя? – засмеялась она в ответ. – Прошлое умерло. Настоящее и будущее принадлежит нам. Не будем говорить о «жертвах», будем говорить о нашей любви… Или… – она взглянула на него со страстным нетерпением, – или, и это самое лучшее, не будем говорить вовсе!..