Познать женщину - Амос Оз

Но вот уже город остался позади, а теплый дождь хлестал и хлестал, заливая все вокруг. И проводник, двигавшийся с гибкостью прирожденного танцора, казалось, не шел, а парил. Он больше не кланялся вежливо, не растягивал гуды в улыбке и даже не оглядывался, чтобы убедиться, не отстал ли клиент. А теплый дождь все падал и падал. На буйвола, что тащил телегу с бамбуком, на слона, навьюченного корзинами с овощами, на квадраты рисовых полей, утопавших в мутной воде, на кокосовые пальмы, похожие на женщин-уродов, у которых тяжелые и нежные груди растут и спереди, и сзади, и на бедрах. Теплый дождь поливал соломенные крыши домов на широко расставленных деревянных сваях, которые уходили в воду. Деревенская женщина, не сняв платья, зашла почти по шею в тинистую воду канала — то ли купалась, то ли ставила ловушки для рыб.

И удушье… И тишина внутри убогого сельского храма. И маленькое чудо: теплый дождь не прекратился, но сеял и сеял, даже внутри храма, разделенного зеркальными перегородками, чтобы ввести в заблуждение злых духов. Духи могут двигаться только по прямой, и потому лишь округлое, овальное, дугообразное хорошо и красиво, а все противоположное может накликать несчастья и беды. Проводник уже испарился, и рябой монах, похоже кастрат, поднялся со своего места и произнес на странно звучащем иврите: «Еще не готово. Еще не достаточно…»

Теплый дождь не прекращался. Иоэль был вынужден встать и скинуть одежду, в которой уснул на диване в гостиной. Затем, нагой, обливающийся потом, он выключил мерцающий телевизор, запустил кондиционер в спальне, принял холодный душ, вышел из дома, перекрыл краны дождевальных установок на лужайке, вернулся и лег спать.

Двадцать третьего августа, вечером, в половине десятого, Иоэль осторожно втиснул свою машину между двумя «субару» на стоянке, отведенной для посетителей больницы. Он поставил автомобиль капотом вперед, чтобы в любую минуту рвануть с места, тщательно проверил, заперты ли дверцы, и вошел в приемный покой, освещенный тусклыми неоновыми лампами. Спросил, как пройти в третье ортопедическое отделение. Перед тем как шагнуть в лифт, в силу многолетней привычки окинул быстрым цепким взглядом лица людей в кабине. И нашел, что все в порядке.

В третьем ортопедическом отделении у столика дежурной медсестры его остановила пожилая женщина с пухлым, грубо очерченным ртом и глазами, в которых читалась ненависть ко всему человечеству.

— В такое время, — выпалила она, — больных не посещают.

Иоэль, обиженный и смущенный, уже готов был отступить, но все-таки пробормотал извиняющимся, тихим голосом:

— Простите, сестра, но, видимо, тут какое-то недоразумение. Меня зовут Саша Шайн, и я пришел не с визитом к больному, я пришел к господину Арье Кранцу, который должен был ожидать меня в это время здесь, у вашего столика.

В одно мгновение каннибальское лицо медсестры неожиданно смягчилось, грубо очерченные губы растянулись в теплой, располагающей улыбке, и она произнесла:

— Ах, Арик! Ну конечно, какая же я тупица, ведь вы — друг Арика, новый волонтер. Добро пожаловать! В добрый час! Может, для начала приготовить вам чашечку кофе? Нет? Тогда присядьте. Арик просил передать, что скоро освободится. Он спустился за кислородным баллоном. Арик — наш ангел. Самый преданный делу, самый прекрасный, самый человечный волонтер из всех, что бывали здесь. Один из тех тридцати шести праведников, на которых держится мир. Пока суд да дело, я могла бы провести для вас краткую экскурсию по нашим владениям. Между прочим, меня зовут Максин. Это женская форма имени Макс. Я совсем не против, если вы будете называть меня просто Макс. Все зовут меня именно так. А вы? Саша? Господин Шайн? Саша Шайн? Это что? Шутка? Что за имя вам досталось? Вы, без сомнения, выглядите как уроженец этой страны… Вот тут палата для тяжелобольных, находящихся под особым наблюдением… Вы выглядите как комбат или генеральный директор. Минутку! Ничего не говорите. Дайте мне самой догадаться. Офицер полиции? Да? Вы, должно быть, совершили дисциплинарный проступок. Внутренний суд — или как там это называется? — назначил вам такое наказание — безвозмездно поработать на благо общества? Нет? Вы не обязаны отвечать мне. Пусть будет Саша Шайн. Отчего бы и нет? Для меня любой друг Арика — почетный гость. У того, кто его не знает, кто судит по его поведению, может создаться впечатление, что Арик просто еще один пустой бурдюк. Но те, у кого есть глаза, понимают, что все это напускное. Он устраивает такие представления просто для того, чтобы не было видно с первой минуты, какое он на самом деле чудо… А вот здесь вымойте руки. Пользуйтесь голубым мылом и, пожалуйста, хорошо намыливайте руки. А здесь бумажные полотенца. Вот так. Теперь возьмите халат и наденьте. Выберите из тех, что висят здесь… По крайней мере, скажите, мои предположения были близки к истине?.. Это туалеты для больных, встающих с постели, и для посетителей. Туалеты для медперсонала — в другом конце коридора. А вот и Арик. Арик, покажи, пожалуйста, твоему другу, где находится прачечная, пусть привезет на тележке чистые простыни и пододеяльники. Женщина из третьей палаты, та, что уроженка Йемена, просит, чтобы опорожнили ее бутылку. Не беги, Арик, это не горит, она просит каждые пять минут, но, как правило, там нет ничего. Саша? Ладно. По мне, пусть будет Саша. Но если его настоящее имя — Саша, то я — Мадонна. Добро. Что-нибудь еще? Я улетаю. Забыла сказать тебе, Арик, что звонила Грета, пока ты был внизу, и передала, что этой ночью не появится. Придет завтра.

Так Иоэль начал добровольную и безвозмездную работу санитаром. Две с половиной ночи в неделю. Как давно уговаривал его Кранц. И в первую же ночь Иоэль без труда разгадал, что Кранц все насочинял о себе. Верно, имелась там у него подруга Грета. Верно, что иногда исчезали они в час ночи на пятнадцать минут. И две сестры-практикантки, Кристина и Ирис, существовали на самом деле, хотя и через несколько месяцев Иоэль не умел отличить одну от другой. Впрочем, он и не прилагал особых усилий. Неправдой было лишь то, что Кранц проводил свои ночи в женских объятиях. Правда заключалась в том, что обязанности санитара Арик исполнял с величайшей ответственностью. И самоотдачей. С лицом, светящимся такой добротой, что Иоэль временами замирал, любуясь им украдкой.

Случалось, что Иоэля внезапно пронзало странное чувство стыда и желание оправдаться. Хотя даже в глубине души он не мог объяснить себе, за что, собственно, должен оправдываться. И только очень старался не отставать от Кранца.

В первые дни ему поручено было заниматься главным образом прачечной. Прачечная при больнице, по-видимому, работала круглосуточно, и в два часа ночи приходили двое рабочих-арабов, чтобы забрать в стирку грязное белье. Обязанностью Иоэля было рассортировать белье: что пойдет в стирку с кипячением, а что нуждается в более бережном обращении. Следовало вынуть все из карманов грязных пижам. Вписать в соответствующий бланк количество простыней, наволочек и прочего. Пятна крови, грязь, кислая вонь мочи, смрадный запах пота, мокроты и гноя, следы кала на простынях и пижамных штанах, комки засохшей рвоты, пятна от пролитых лекарств, спертый дух человеческого страдания — все это не вызывало в нем ни отвращения, ни брезгливости, ни уныния. В нем поднималась безудержная, хоть и тайная радость победы. Радость, которой Иоэль больше не стыдился и которую, против обыкновения, даже не пытался разгадать. Он отдавался ей молча, внутренне ликуя: «Я жив. Поэтому соучаствую. Я. А не те, кто умер».