Познать женщину - Амос Оз

— Все время, Иоэль. Ты все время убегаешь. И если бы сегодня утром я не схватила первым делом твою голубую клетчатую рубашку, то даже пуговицу пришить ты бы не дал своей маме. Есть такой рассказ: про маленького Егора, у которого вырос «горбач» на спине… Не перебивай меня на середине! Стал глупый Егор бегать, чтобы убежать от «горбача», что растет на нем, на спине, и так он будет бегать без конца. Еще немного, и я умру, Иоэль, и после этого ты вдруг ужасно захочешь задать мне разные вопросы. Не лучше ли спросить сейчас? То, что я про тебя знаю, не знает никто.

Иоэль с некоторым усилием заставил себя положить широкую нескладную ладонь на ее птичье, костлявое плечо. И как когда-то, в дни детства, испытал смешанные чувства: и жалость, и брезгливость, и еще что-то, чего он не знал и знать не хотел. Минуту спустя, скрывая смятение, он убрал руку и незаметно вытер ее о джинсы. Поднялся и сказал:

— Вопросы? Какие вопросы? Ладно. Пусть так. Я задам тебе вопросы. Но в другой раз, мама. Сейчас у меня нет времени.

Когда Лиза заговорила, голос ее и лицо вдруг словно усохли и стали совсем старушечьими, как будто она была не матерью его, а бабушкой или даже прабабушкой:

— Ну и хорошо. Ладно. Иди. — А когда он, направившись в сторону лужайки за домом, оказался от матери на некотором расстоянии, она, встрепенулась и добавила, едва шевельнув губами: — Господи, смилуйся над ним.

К концу августа выяснилось, что квартиру Крамеров можно купить немедленно, но придется добавить девять тысяч долларов к той сумме, которую выручил Кранц за квартиру в Иерусалиме (ее захотели приобрести наследники покойного соседа, Итамара Виткина). Поэтому Иоэль решил отправиться в Метулу и попросить недостающую сумму у Накдимона: или как аванс в счет текущих поступлений, полагающихся ему, Иоэлю, и Нете по завещанию старого Люблина, или по особой договоренности. После завтрака снял он с верхней полки в шкафу дорожную сумку, с которой обычно отправлялся в путешествия и которой не пользовался вот уже полтора года. Положил туда рубашки, белье, бритвенные принадлежности, так как не исключал, что ему придется переночевать в старом каменном доме на северной окраине Метулы, если возникнут проблемы с Накдимоном или какие-нибудь другие препятствия. А вообще-то в глубине души он хотел провести там ночь-другую. Открыв боковую застежку-молнию на дорожной сумке, он обнаружил прямоугольный предмет и на мгновение всполошился: уж не древняя ли это коробка конфет, сгнившая из-за его рассеянности? С особой осторожностью извлек он предмет и увидел, что тот завернут в пожелтевшую газетную бумагу. Тихонько положив сверток на стол, он определил, что газета на финском языке. После недолгих колебаний Иоэль решил вскрыть сверток, соблюдая все правила предосторожности, которым обучался некогда на специальных курсах. Однако в конце концов выяснилось, что это всего-навсего книга — «Миссис Дэллоуэй». Иоэль поставил ее на полку рядом с точно таким же томиком, который купил в книжном магазине Рамат-Лотана как раз в августе прошлого года, считая, что позабыл книгу в номере гостиницы в Хельсинки.

Так вот и случилось, что Иоэль отказался от намерения отправиться в тот день в Метулу и ограничился телефонным разговором с Накдимоном, который, едва поняв, о какой сумме идет речь и для чего она предназначена, перебил Иоэля:

— Без проблем, капитан. Через три дня деньги будут у тебя в банке. Ведь твой банковский счет мне известен.

На сей раз он без колебаний и без каких-либо подозрений следовал за гидом по хитросплетениям узких улочек. Гид, худощавый человек, с мягкими округлыми движениями и не сходящей с лица улыбкой, беспрестанно отвешивал вежливые поклоны. Все вокруг, как в бане, было пропитано влажной и липкой жарой, которая исходила болотными испарениями, кипела тучами насекомых.

По деревянным, хлипким, подгнившим от сырости мосткам то и дело пересекали они на своем пути затянутые ряской каналы. Загустевшая вода стояла почти неподвижно, только легкий пар поднимался над ней. По тесным улицам медленно двигались толпы молчаливых людей. Их окружало плотное облако запахов: смрад гнили и разложения смешивался с ароматом благовоний, которые курились в домашних молельнях, и дымом сжигаемых мокрых поленьев.

Ему казалось удивительным, как это он не теряет из виду проводника в плотной толпе, где почти все мужчины походили на его гида, да и женщины, по правде говоря, тоже: пожалуй, отличить мужчину от женщины в этой людской гуще было довольно затруднительно.

Здесь религиозные предписания запрещали убивать животных, и поэтому стаи запаршивевших собак носились по дворам, по тротуарам, по немощеным пыльным переулкам; колонны огромных, величиной с кота, крыс, не спеша, не выказывая ни малейшего страха, пересекали улицу; всюду разгуливали облезлые, в струпьях, коты; серые мыши сверлили его своими красными острыми глазками. То и дело ботинки с сухим треском давили тараканов, порой достигавших размеров полновесной котлеты. Ленивые и равнодушные, они даже не пытались избежать печальной участи, а может, их поразила какая-то тараканья эпидемия. И когда он давил насекомых, из-под ботинка вырывался фонтанчик густой, жирной, мутно-коричневой жижи.

Зловоние сточных вод и тухлой рыбы, чад от жаровен, смрад гниющих водорослей и моллюсков создавали пронзительный букет запахов, в котором рождение и смерть сливались воедино. Было что-то возбуждающее в гнилостном брожении жаркого, пропитанного влагой города; этот город притягивал издали, но стоило в нем оказаться, как возникало желание поскорее уехать и никогда больше не возвращаться.

Тем не менее он неотступно следовал за проводником. Хотя, возможно, это был уже другой человек, случайно вырванный из толчеи женоподобных мужчин, или девушка в мужском платье, изящное существо, юрко снующее среди тысяч себе подобных, как малек в реке, под тропическим ливнем, низвергнувшимся с высоты, будто со всех верхних этажей разом выплеснули на улицу помои, воду, в которой промывали и отваривали рыбу.

Город лежал в болотистой дельте, и грунтовые воды — вместе с вышедшей из берегов рекой, а случалось, и сами по себе — заливали целые кварталы. И тогда можно было видеть, как люди с жестяными банками в руках, стоя по колено в воде, затопившей хижины, словно отвешивают глубокие поклоны — прямо в своих жилищах они собирали улов, принесенный наводнением. На улицах стоял постоянный шум и грохот, витал душок пережженной солярки, потому что множество допотопных автомобилей, запрудивших город, вообще не имели выхлопных труб. Среди разваливающихся такси двигались рикши, старые и молодые, а иногда в роли наемного транспорта выступал трехколесный экипаж с педальным приводом. Полуголые изможденные люди тащили ведра с водой на концах пружинящего длинного шеста, служившего коромыслом. Мутная, теплая, загаженная река, рассекавшая город, несла на себе баржи, джонки, лодки, плоты, баркасы, груженные свежим, сочащимся кровью мясом, овощами, серебрящейся рыбой. Меж плотами, баржами, лодками плавали обломки деревянных бочек, вздутые трупы утонувших животных, больших и маленьких: буйволов, собак, обезьян. В просветах между полуразвалившимися хижинами обманчиво горели золотом крыши дворцов, башен и пагод. На перекрестках бритоголовые монахи в шафранных одеждах стояли с пустыми медными чашками в руках, безмолвно ожидая подаяния — щепотки риса. Во дворах и возле дверей хижин виднелись маленькие, словно игрушечные домики, обиталища духов, обставленные крошечной золоченой мебелью. Там пребывали души умерших. Они находились среди живых, наблюдая за всеми их поступками и довольствуясь каждый день микроскопической порцией риса и наперстком рисовой водки. Маленькие равнодушные проститутки, которым едва ли исполнилось двенадцать лет и чьи услуги стоили десять долларов, сидели на оградах или на краю тротуаров, играя с тряпичными куклами. Но во всем городе не сыскалось бы ни одной пары, которая бы обнималась или шла по улице взявшись за руки.