(не)моё чудовище - Деметра Фрост

сдалась? Мало тебе, что ли, других баб? Уволь, не поверю, что ты из категории моногамных и трепетных мужчин.

- А я и не утверждаю обратное. Но ты и правда хочешь слушать о других женщинах? Только честно?

- Конечно, нет. Но…

- Так может… - я наклоняюсь и шепчу Нике прямо в ухо - тихонько и проникновенно, - Ну его? Ты ведь хочешь кончить? Снова? Я могу это устроить…

Я мягко оглаживаю округлое и мягкое бедро, одновременно задирая подол платья. Ника тут же отзывается - прикрывает глаза, сладко стонет и слегка изгибается.

- Ну так что? Хочешь? - провокационно спрашиваю я, легонько целуя Нику в уголок губ, - Скажи, что хочешь!

Черт, скажи же уже! Иначе я, как подросток, спущу себе прямо в брюки!

Ника кривится, морщиться и отворачивается. Вот же упрямая коза!

Однако совершенно не сопротивляется, когда я, плюнув, начинаю стягивать с нее платье. Вижу охрененно секусальное красное кружевное белье - идеальный, до безумия красивый комплект. Уже знакомые трусики выгодно подчеркивают крутую линию бедра и округлый мягкий животик. Полная грудь идеально лежит в полупрозрачных чашечках и гордо смотрит вверх твердыми сосочками, так и просясь в ладонь и в рот.

И я, одним движением задрав бюстгальтер вверх, я с наслаждением обхватываю грудь пальцами, а сосок - губами. Втягиваю в себя, облизываю языком - жадно, шумно, ловя наконец-то безумный кайф.

Как, впрочем, и моя девочка. Она стонет - протяжно и сладко - и порывисто обхватывает мою голову своими руками. Притягивает. И сама же целует - жадно и голодно, будто вечность мужика не пробовала.

Черт с ним. Посчитаем это за согласие. В конце концов, мне ничего не стоит доставить малышке удовольствие, чтобы потом, наконец-то смирившись, она смогла признаться и себе, и мне в том, что бежать и отступать, по сути, уже некуда.

50. Вероника

Пиликанье кухонного таймера вырывает меня из приятнейшей посторгазменной неги, и я невольно скулю, совершенно не желая не то, чтобы двигаться - мне даже глаза лениво открывать. Я как лежала - на спине, раскинув ноги и руки в желеобразном состоянии, и в не совсем ясном сознании, - так и осталась, недовольно поморщившись.

- Лежи, - усмехается Самойлов, легко перекатываясь на край постели и поднимаясь на ноги.

Нет, все-таки я приоткрываю один глаз, чтобы поглядеть на крепкую и поджарую мужскую фигуру, в полном неглиже удаляющуюся из спальни в сторону кухни.

Ему хотя б трусы надеть, а то сверкает, понимаешь, ягодицами - крепкими и сочными, как орех…

С другой стороны - почему бы и нет?

Тело у моего юрьевского чудовища - закачаешься, хотя вроде и не молодой парень, так что может себе позволить. Вот и красуется, зараза.

Да я и не против. Особенно когда после продолжительных постельных игрищ тело приятное ноет и мышцы до сих пор слабо, но подрагивают.

Оно и понятно - судя по таймеру, полтора часа чудовище надо мной измывалось. Измывалось нежно и напористо - с поразительным усердием и умением вытворяя такие штуки, что… Ах! От одних воспоминаний сводит низ живота и бедра!

И хотя через нечто подобное я уже проходила, невольное сравнение с Махловским, с которым и 20 минут считалось за марафон, все-таки приходило на ум. Как оказывается, важны не только елозенья туда-сюда, да с пяток поз, но и понимание любовника, в какой момент и когда можно притормозить, давая возможность понежится на волнах удовольствия и изысканных ласк, а когда - нестись вскачь, будто торопясь на последний поезд.

Ох-ох… Умеет же люди! Как тут не восхититься?!

И все это при свете дня! Шторы в спальне распахнуты, и не по-осеннему яркое солнце щедро заливает комнату светом и не дает и возможности спрятаться хоть в какой-нибудь тени. Из-за чего, конечно, атмосфера должна быть не совсем подходящей, интимной, то бишь, но…

Она все равно очень правильная. И ставший словно вязким воздух так и пропитан сексом и жаром только что происходящего здесь безобразия.

… Запоздало вспыхнув от смущения, я переворачиваюсь на бок и зарываюсь лицом в подушку. Нащупываю рукой края одеяла и пытаюсь натянуть на себя. А в голове начинает пульсировать навязчивая и уже приевшаяся мысль:

“Ну не дура?! Опять наступаешь на те же грабли!”

Хотя поздно, конечно, сожалеть. Да и совру я, если скажу, что мне не понравилось. Мне абзац, как понравилось! И куда больше, чем в тот раз, в Юрьево. Это здорово - заниматься сексом, зная, чего хочешь сама и чего хочет твой партнер. Это просто охрененно - нырять в сладкий омут удовольствия, от которого срывает тормоза и путаются мысли. И нет ни сомнений, ни тревог… по крайней мере, до того момента, как осознание собственного падения не тычет тебя, как нашкодившего кота, в твои же не самые целомудренные мысли и желания.

А желания, надо сказать… были всякие…

Ааа…

И жадно куснуть ту самую орехоподобную задницу было самым невинным из всех возможных мыслей…

Лев возвращается. Он шагает бесшумно, но я слышу и чувствую, как прогибается под весом его тела матрас кровати. И я замираю, будто испугавшись чего-то, и инстинктивно задерживаю дыхание.

- Эй, детка! - тихонько окликает меня мужчина, - Ты чего тут в кокон завернулась? А ну-ка, вылезай!

Уверенным движением Лев стягивает с меня одеяло, а заодно - и поворачивает к себе лицом. Он снова нависает надо мной - давя своей аурой и мощью - и пытливо вглядывается в мое лицо без капли смущения или смятения.

Вот бы и мне хотя бы каплю подобной собранности. Или полной уверенности в своих поступках и действиях.

В глазах Льва - любопытство. И живой, пытливый интерес.

Его ладонь недвусмысленно скользит по моей руке, вызывая табун мурашек и заставляя порывисто выдохнуть.

- Эм… там… всё нормально? С мясом? - чтобы отвлечься, спрашиваю я.

- Всё прекрасно, - криво усмехается Смирнов, - Противень достал, духовку выключил, пожар не устроил. Так… на чем мы остановились?

Мужчина снова продолжает свои уверенные движения, лаская мою кожу, грудь и живот.

Что?! Опять?!

- Подожди-подожди! - я в легкой панике хватаюсь за широкую мужскую ладонь, - Куда?! Дай перевести дыхание! У меня… там… саднит уже…

- Ммм? - рассеянно мычит Лев, послушно замирая, - У тебя было время, пока я ходил на кухню.

- Полминуты?! Ты издеваешься?!

- Ты снова артачишься, девочка, - укоризненно качает головой Смирнов,