Страсть и скандал - Элизабет Эссекс

Он был само терпение, которого у нее не было. Он был сама осторожность, а ей хотелось покончить со всякой осторожностью. Он испытывал ее на вкус, медленно и внимательно, наслаждаясь каждым моментом. Как будто Катриона была сделана из стеклянных нитей, и он боялся, что она может разбиться, не выдержав давления, если он поднимет ее слишком высоко. Но Катриона была сделана из куда более прочного материала. Не чашечка тонкого фарфора, чтобы медленно цедить напиток. Эта женщина была подобна крепкому шотландскому виски — обжигающему и летучему, что готов вспыхнуть огнем в любую минуту. Она хотела, чтобы он выпил ее до дна, пока голова его не пойдет кругом, а мир не начнет вращаться вокруг той точки, в которой сойдутся их тела.

Но как же тронула девушку его заботливая ласка! Сначала Катриона хотела, чтобы он положился на ее силу, и тут же обрадовалась, когда он этого не сделал. Как долго ждала она минуты, когда можно будет положиться на кого-то другого? Сколько времени прошло с тех пор, когда она могла доверить хоть кому-нибудь ту тяжкую ношу, которую необходимо было нести?

— Пожалуйста, — сказала Катриона, не совсем понимая, о чем хочет просить, но уверенная, что он поймет и даст ей то, о чем она просит. Она могла ему довериться. Пусть делает то, что должно. — Разденьте меня. Побыстрей.

— О, нам не нужно спешить. У нас впереди ночь. И следующий день. И потом еще день. И снова день. И ночь. Все ночи.

Впрочем, он не оставался без дела. Пока они целовались, пальцы его весьма усердно трудились над пуговицами ее жакета.

— Закрыто до самого горла! Все эти пуговицы, целый ряд на твоем строгом корсаже, чтобы скрыть нежное женское тело. Как эротично. Ты и не догадываешься, как соблазнительно действуют на меня твои пуговицы.

Чтобы одеться, застегнув все это, ей требовалось куда больше времени, чем сейчас, когда крючки расстегивались словно сами собой. И с каждой секундой Катриона становилась все нетерпеливее. С каждым нападением его губ на ее губы. С каждым поцелуем, где каждый последующий был куда смелее предыдущего. И вот уже Катриона не знала, где она и в какой степени обнаженности пребывает. Понимала лишь, что его поцелуи сливаются с ее поцелуями, и могла думать лишь о греховном соблазне его языка у себя во рту. Она просыпалась к жизни, как просыпалась с зарей, расправляя тело после долгого сна.

Он снял расстегнутый жакет с ее плеч. Она помогала ему, потому что нижняя часть рукавов плотно облегала руку. Первой взялась расстегивать крючки шемизетки, затем крючки на талии, но он накрыл ее руку своей, чтобы ее остановить. Подняв голову, Катриона взглянула на него. Но он смотрел на ее горло и на обнаженные участки тела.

— Какая красивая. Какая бледная и необычная, — прошептал он, хотя вряд ли мог ее видеть, потому что их окружала плотная бархатная темнота. Подушечка пальца погладила расстегнутый ворот ее шемизетки. И она подалась ему навстречу, не желая лишаться даже малейшего контакта с этим длинным искусным пальцем.

Под взглядом его глаз, под льняной тканью шемизетки и жестким каркасом корсета ее соски поднялись в виде тугих, томящихся ожиданием бугорков. Она затаила дыхание. Растущее возбуждение заставило ее груди встать торчком поверх выреза корсета.

Склонив голову, он запечатлел единственный поцелуй прямо в ямку под горлом, и впервые в жизни Катриона испугалась, что может лишиться чувств. Ее глаза были плотно закрыты, а колени ослабели. Ей пришлось цепляться за его плечи — чтобы не упасть, а еще больше — чтобы сохранить рассудок. Чтобы купаться в тепле и несказанном удовольствии, которое ощущалось на коже, как жаркий ветер.

Катриона цеплялась за него, как за средоточие своей жизни, и ладони ее наслаждались ощущением линии его стройных плеч, закаленных годами путешествий в горах и верховой ездой. Она провела ладонью по гладким мышцам его спины, длинному сильному столбу позвоночника.

Но он отодвинулся, и губы больше не ласкали ее кожу. Он встал перед ней на колени, как будто умоляя, благоговейно продолжая раздевать ее. Крючки на талии вскоре были расстегнуты, и в следующую минуту он помог Катрионе переступить через осевшую к ее ногам гору ткани.

Но она же предупреждала его, что вовсе не идол, которого требуется обожать. Предупреждала, что она всего лишь человек, со всеми изъянами, что положены земной женщине, — и даже больше.

Она тоже встала на колени, желая быть с ним на равных. И сгорала от нетерпения касаться его, целовать, почувствовать ладонями жесткую силу его плеч. Его руки справились с последней застежкой ее шемизетки. Приспустив ткань с плеч, он обежал взглядом плоды своих трудов, полосу кожи над верхним вырезом корсета и сорочки.

— Сколько ткани! Подарок нужно долго разворачивать. — А затем рука его прошлась по всей длине ее бедра и наткнулась на пистолет. — О, моя опасная девочка! Моя разбойница. — Он тихо рассмеялся, а пальцы уже ощупывали длинную узкую щель в боковине ее нижней юбки и карман в форме пистолета. Взяв в руку карман вместе с пистолетом, он погладил всей его тяжестью внутреннюю поверхность бедра. — Такая опасная. Такая храбрая, моя северная богиня с огненными волосами. Я желал бы лишить тебя любого твоего оружия, каур, за исключением одного.

— Какого же? — Она говорила очень тихо. Удивительно, что вообще могла говорить — так стучало сердце.

— Твоей улыбки.

Катриона буквально набросилась на него и, обвив руками шею, стала целовать со всей страстью, что накопилась в ней. С благодарностью, восхищением и любовью. И они упали на тюфяк, катались, не разнимая объятий, опьяненные счастьем, радуясь тому, что они наконец вместе.

Куда-то вдруг подевались ее нижние юбки, и ее ноги сплелись с его ногами. Они целовались и целовались, пока Катриона не рассмеялась от счастья.

— Нехорошо смеяться над мужчиной, когда он занимается с тобой любовью, каур.

— Танвир. Танвир. Танвир. Танвир! Если я смеюсь, то лишь потому, что никогда не была так счастлива. Я слишком долго была серьезной!

— Я сделаю тебя еще счастливее, Кэт! Погоди, вот увидишь. — Его проворные пальцы уже распускали шнуровку ее корсета.

Она тоже хотела раздевать его. Развернуть свой подарок. Стянуть длинную тунику и любоваться прекрасной кожей цвета карамели. Подарить ему такое же удовольствие, что он дарил ей.

И вот ее корсет расстегнут, и мужская рука легла на закругление ее груди. Он поцеловал твердые соски через ткань нижней сорочки. Увлажненная его ртом ткань холодила кожу. Катриона выгнула спину дугой, отдаваясь ему, забываясь в изысканном восторге, который распускался в ней подобно цветку. Между ног разливалось томительное тепло.

Он стащил с нее нижнюю рубашку. Обнаженную кожу овевал ночной воздух.

— Обнаженная, — сказал он, и голос его вдруг сделался хриплым. — Тебе нечем закрыться от моего взгляда. Совсем голая. — Низкие модуляции мужского голоса были подобны физической ласке. Взгляд, исполненный желания, пронзал ее живот.

— Обнаженный дар, предназначенный мне. — Зеленые глаза сверкнули в темноте. Эти глаза видели все — и нежный румянец, и легкую дрожь, и все то, что сделали с ее телом служанки Мины.