Страсть и скандал - Элизабет Эссекс

— Иногда узнаешь очень забавные вещи. О вас, например.

Она не собиралась хватать эту смертельную наживку.

— Вы же знаете, что не нравитесь мне.

— Честно. Очень честно. Но в данный момент и вы не особенно мне нравитесь. Но вот ваше приданое, напротив, не растеряло своей привлекательности.

Его небрежное открытое презрение заставило ее голос зазвенеть как струна.

— А, сарказм. Что-то новенькое. Уверена, дяде будет интересно это послушать. — Ей бы повернуться к нему спиной и уйти тем же путем, как пришла сюда, но Катрионе не хотелось показывать ему спину — в его взгляде, в темной глубине его глаз светилась радость хищника. Поэтому она попятилась к лестнице, чтобы уйти со двора.

— Возможно. Но, полагаю, ваш дядя не станет слушать нашу маленькую перебранку. Если честно, я уверен в этом.

Да, он был полон самоупоения. Катриона проглотила кисловатый привкус страшного подозрения, который уже подступал к горлу, и ждала.

Он не заставил ее долго терзаться неведением. Слишком был рад, слишком самоуверен, чтобы молчать.

— Да, вас удивит, сколько всего я про вас знаю. Ведь ваш отъезд из Шотландии был весьма скоропалительным, не так ли?

Жесткий ком в горле спустился ниже, в грудь, где угнездился, как раскаленный уголек, выжигая остатки хладнокровия. Ей пришлось облизнуть сухие губы и прокашляться, чтобы заговорить.

— Я уехала, когда умерли мои родители. У меня не осталось никого из родных. — Разгорающийся внутри огонь сделал ее голос хриплым.

Злобная улыбка исказила половину его лица. Действительно шакал, а не человек.

— Но это не совсем так, правда?

— Нет, — возразила она с отчаянной решительностью. — Именно так. — В горле так пересохло, что было удивительно — как это ее голос не треснул пополам.

Он улыбнулся со злобным удовлетворением охотника, который знает, что дичь уже в западне.

— Это не совсем то, о чем шепчутся в окрестностях Глазго.

Удушливый жар полыхнул в груди Катрионы, молнией метнулся в руки, прежде чем проложить свой огненный путь к ее животу. Картина встала перед ней непрошеная: отец, холодный и неподвижный, в объятиях смерти, на влажной зеленой траве; глаза устремлены в пустые небеса, и тающее эхо ружейного выстрела жалобно воет в холмах над рекой Эйвон.

Но Беркстед еще не закончил свою забаву.

— Знаете ли, а у меня есть доклад. Расследование, которое я начал от имени лорда Саммерса. — Снова хищный волчий оскал. — Вы ведь не думали, что неизвестная девица может вот так запросто появиться из ниоткуда, чтобы войти в семью резидента, и никто не обратит на это внимания? — Он покачал головой, изумляясь ее предполагаемой глупости. — О нет. Я решил узнать все, что смогу. И раскопал нечто весьма интересное.

Катриона попятилась. Ничего не могла с собой поделать. Животный инстинкт — бежать со всех ног — поднимался в ней со всей слепой яростью. Беркстед олицетворял собой живую, говорящую, смертельную угрозу, как бы ни старалась она себя убедить, что он не может точно знать, что произошло тогда в Шотландии. Ей не хватало смелости, чтобы противостоять этой опасности. Ноги сами собой сделали несколько благоразумных шагов назад.

Она попыталась собраться с духом.

— Там не узнать ничего интересного. Моя семья умерла от тифа. — Это было отчасти правдой. Мать, брат, сестра — все умерли в течение каких-нибудь двух недель. И прочие — двоюродные братья и сестры, соседи. — В ту осень вымерла половина Глазго. По крайней мере половина тех, кто жил в бедной части города. Можете обвинять меня в низком происхождении, в корыстных намерениях. Это правда — я бедная, темная личность. Во всем мире у меня есть один родственник, который, напротив, богат и знатен. И это муж моей тети. И все это я сама рассказала ему, когда приехала в Сахаранпур.

Но лейтенанта Беркстеда нисколько не тронули перечисления ее несчастий. Напротив, он развеселился.

— Какая скромность, — сказал он, подходя ближе. — И какая забывчивость! Но я знаю. Мне известно, какая вы на самом деле. — Он подошел совсем близко, чтобы она слышала его шепот. — Мне известно, что вы сделали, мышка. Я-то знаю!

Пылающий жар в ее груди обернулся ледяным холодом, хоть она и убеждала себя, что этого просто не может быть. Откуда ему знать наверняка? Неоткуда! Никто не знал. Никто не видел. Никого там не было. Она с трудом произнесла:

— И что же вам известно?

— Что ваш отец был предатель, сторонник Объединенного Ольстера, и он спасался бегством, да погиб, прежде чем его успели вздернуть.

По телу растекался ледяной озноб. Холод и оцепенение сковали Катриону, как в ту ночь в лесу на окраине Глазго. В ту ночь она сидела возле мертвого отца, пока его тело не сделалось холодным и окоченевшим. Пока не поняла, что делать нечего, осталось лишь навалить на тело погребальную пирамиду из камней, чтобы оно не стало добычей волков, которые все еще бродили в окрестных лесах. Потом его найдут и, возможно, отнесут к священнику.

— Одни говорили, что он совершил самоубийство, как жалкий трус, из страха, что его поймают. Другие — что он просто погиб, когда в скачке свалился с лошади, как ему и следовало.

Онемение дошло до ног, и бежать она не могла. Оставалось только стоять, замерев от ужаса, пока он терзал ее, рубил по живому, как топор, раскалывающий глыбу льда.

— Но знаете, мышонок, что сказал бы я? Я бы сказал — никто не стреляет в себя или не падает в безлюдном лесу так, чтобы потом самому себе воздвигнуть пирамиду.

Холод, сжигающий ее внутренности, обернулся яростной режущей болью. Болью, которую она пронесла в себе как надгробный камень, преодолевая лиги темных бездонных морей, мили жарких, иссеченных пыльными бурями дорог. Болью, которая никогда не утихала, но сейчас ее было не сбросить со счетов, этакую занозу в душе, которую можно баюкать в другие, более спокойные дни. Срок расплаты настал.

— Нечего сказать? Кошка откусила мышке язычок? Отлично. Давайте на этом и остановимся. Вы забудете ваши «против» и «не пара» и ничего не говорите лорду Саммерсу, и я, быть может, соглашусь делать то же самое. Сохраню ваше скандальное — и преступное — деяние в тайне. Я не расскажу вашему дяде того, что знаю про вас и про вашего папеньку. А вы не скажете ни слова против меня. Так мы оба добьемся того, чего хотим.

— А чего именно вы хотите, лейтенант? — Слова слетели с ее уст словно призрачное дыхание.

— Ну как же — вас, моя мышка. — Он осторожно погладил ее по волосам, проверяя, насколько она покорна его власти. Будто решил, что она раздражительна, как ее кобыла, и опасался быть укушенным. — Вас и ваши милые денежки, мышкино сокровище. И влияние, причитающееся члену семьи резидента. Видите ли, у меня большие планы на нас обоих. Мое честолюбие вряд ли уступает вашему. — Он по-прежнему гладил ее, а она стояла неподвижно, не делая попытки его остановить или увернуться от прикосновения его руки. Тогда он провел пальцем вдоль ее носа, а затем с притворной игривостью ущипнул за подбородок. — Я думал, мне придется ждать долгие годы, пока подрастет милая крошка Алиса, но потом подвернулись вы, моя маленькая честолюбивая мышка. Просто подарок судьбы! Да. Полагаю, мы отлично поладим. Просто отлично.