Кирклендские услады - Виктория Холт

Дорогая Кэтрин, ты, кому предстоит вскоре стать матерью, можешь себе представить, что мы пережили. Жена не могла простить себе, что оставила дочку с нянькой. Я страдал вместе с ней, но ее горе не поддавалось исцелению, даже время оказалось бессильно. Она все так же безудержно оплакивала наше дитя, и меня начало тревожить, что она стремится переложить вину за ее гибель на себя. День и ночь моя бедная жена бродила по дому, то громко рыдая, то исступленно хохоча. Тогда я еще не понимал, какая трагическая судьба ей уготована.

Я пытался ее утешить, убеждал, что у нас еще будут дети, но ясно видел, что ее необходимо как можно скорее отвлечь. И тут твоему дяде Дику пришла в голову спасительная идея.

Я знаю, Кэтрин, ты всегда очень любила дядю Дика. И он всегда любил тебя. В этом нет ничего удивительного, дорогая, ведь он твой отец.

Объяснить все теперь уже очень трудно. Как жаль, что брат не здесь, он сделал бы это лучше меня. Он не холостяк, как все считают. Его жена — твоя мать — была француженкой. Он познакомился с ней, когда его корабль встал на якорь в Марселе. Они поженились через несколько недель после того, как встретились. Родом она была из Прованса, они идеально подходили друг другу и отчаянно тосковали, когда расставались надолго. По-моему, когда приближалось твое рождение, Дик уже смирился с мыслью, что ему придется распрощаться с морем. Как ни странно, судьба нанесла удар нам обоим — и ему и мне — в один и тот же год.

Твоя мать умерла, дав тебе жизнь, и случилось это спустя всего два месяца после гибели нашей дочки.

Твой отец привез тебя к нам, желая дать тебе надежный приют, и мы с ним надеялись, что забота о младенце явится спасением для моей бедной жены. Тебя ведь и звали так же, как нашу дочь. Мы ее назвали Кэтрин в честь ее матери, а твой отец дал тебе это же имя, раз решил перевезти тебя к нам…»

На мгновение я оторвалась от письма: все события моей жизни с удивительной ясностью выстраивались в стройный ряд. Мою душу переполняло ликование — ведь то, чего я боялась больше всего, оказалось неправдой!

Сделав над собой усилие, я постаралась оживить прошлое и вдруг вспомнила женщину с безумным взором, так крепко прижимавшую меня к груди, что я пугалась и разражалась плачем. Мои мысли обратились к несчастному, кого я столько лет считала своим отцом. Каково ему было все эти тяжкие годы, ему, кто не мог забыть, как счастлив он был со своей любимой женой, давно запертой в Уорстуистле! Какие сны снились ему, когда он звал ее среди ночи, умоляя вернуться, звал ее прежнюю, не ту, какой она теперь стала?

Сердце мое исходило жалостью к ним обоим. Как я каялась, что тяготилась нашим мрачным домом, куда из-за вечно закрытых жалюзи никогда не заглядывало солнце!

Я стала читать дальше:

«Дик считал, что тебе будет лучше у нас. Он говорил, что ребенку, тем более если у него нет матери, не годится жить с отцом, который подолгу отсутствует. Теперь, когда твоей матери не стало, он не в силах был расстаться с морем. Он признавался мне, что на берегу он места себе не находил, а в море ему становилось легче. И мы условились, что ты будешь считать своим отцом меня, хотя я часто говорил Дику, что ты чувствовала бы себя гораздо счастливей, если бы знала, что твой отец — он. Ты сама помнишь, как он всегда тебя любил! Он задался целью, чтобы ты получила образование на родине твоей матери, потому-то тебя и отправили в Дижон. Мы стремились убедить всех, что ты моя дочь, так как поначалу надеялись, что и моя жена сможет признать тебя своим ребенком.

Если бы эта надежда сбылась! Какое-то время мы верили, что так и будет. Но для твоей тети горе оказалось губительным, и мы вынуждены были поместить ее в лечебницу. А потом и сами переехали в Глен-Хаус. Здесь ничто не напоминало нам о прошлом, к тому же Уорстуистл был совсем близко…»

О, если бы я знала все это раньше! Быть может, я хоть как-то сумела бы облегчить его жизнь! Но что было, то прошло, а я в то декабрьское утро чувствовала себя счастливой. С души моей свалилось тяжкое бремя страха. Теперь я могу со спокойной душой доискиваться, кто же в этом доме мне враг. И не отступлюсь, пока не узнаю.

А в начале весны появится на свет мое дитя, и я никому не позволю разлучить нас, даже на минуту. А там, глядишь, приедет и дядя Дик. Ах нет, не дядя Дик, а мой отец! Но для меня он, наверное, навсегда останется дядей Диком.

Я буду растить моего ребенка рядом с Саймоном, и наши чувства будут крепнуть, как это обычно бывает, и едва наметившиеся бутоны любви расцветут и принесут желанные плоды. Да, в тот день я действительно была безумно счастлива.

Судьба, по-видимому, решила быть ко мне благосклонной. Иначе как объяснить отрадное для меня происшествие, случившееся на другой же день после того, как я получила письмо от отца?

Я просидела с письмом у себя в комнате целый день, тихо наслаждаясь счастливыми известиями. Я даже не выходила к столу, хотя мне очень хотелось протрубить о моих новостях всем-всем — и Руфи, и Люку, и сэру Мэтью, и тетушке Саре. Однако я решила на время затаиться. Письмо отца делало меня неуязвимой. Все мои страхи как рукой сияло. Я знала, что, если, проснувшись среди ночи, увижу у своей постели монаха, меня это нисколько не испугает. Хотя узнать, кто этот монах, я жаждала по-прежнему и не сомневалась, что, раз меня не терзают никакие страхи, успех мне обеспечен.

Но надо быть осторожной, спохватывалась я. Пока никто ни о чем знать не должен. А Саймон? — спрашивала я себя. Уж ему-то и Хейгар надо рассказать о письме. Но на дворе дул свирепый, холодный ветер. Я побоялась, что, если пойдет снег, я рискую простудиться, и осталась дома. Я подумала, не послать ли им записку, но разве можно поручиться, что ее не перехватят? Ладно, мои новости могут и подождать. А пока я буду думать, как действовать дальше. После ленча ко мне пришла взволнованная Мэри Джейн.

— У Этти началось, мадам, — выпалила она. — За два дня до Рождества! А мы-то думали, она до Нового года не разродится!

— Вам, наверное, надо поспешить к ней, Мэри Джейн.

— Хорошо бы, мадам. Отец вот только сейчас дал знать, мать уже там.

— Послушайте, Мэри Джейн, немедленно отправляйтесь к сестре, своими глазами посмотрите, как у них дела. Может быть, понадобится ваша помощь.

— Спасибо, мадам.

— Только ведь страшный ветер.

— Ну, мне это ни по чем, мадам.

— Подождите, — остановила я ее и, подойдя к шкафу, достала из него самый теплый свой плащ. Как раз тот синий, который вывешивали на балконе. Я накинула его на Мэри Джейн и надела ей на голову капюшон.

— Ну вот, теперь вам никакой ветер не страшен, — сказала я. — Застегнитесь получше, и вас не продует.

— Ох, мадам, как вы добры.

— Я не хочу, чтобы вы простудились.

— Спасибо, мадам, большое спасибо. — В ее искренности не приходилось сомневаться. С некоторым смущением она сказала: — Я так рада, мадам, что эти дни вы выглядите повеселее.