Призрак Перл-Харбора. Тайная война - Николай Лузан

Придерживался ее и премьер Великобритании Черчилль. В своем последнем конфиденциальном послании к Рузвельту он сообщал о концентрации японских войск на южном направлении и расценивал это как подготовку к захвату южных нефтепромыслов. Но об этом ни в НКВД, ни тем более Плакидин не знали. Не знали они и того, что с помощью «Энигмы» британская разведка, для которой немецкие дипломатические коды не составляли секрета, контролировала содержание германо-японских переговоров в Берлине.

На них речь шла об открытии второго фронта борьбы против СССР. Риббентроп выкручивал руки японскому послу Осиме, пытаясь добиться согласия на то, чтобы премьер Тодзио, наконец, исполнил свое обещание и ударил русским в тыл. Осима, зная о последнем сверхсекретном решении Тайного совета при императоре, отложившего выступление Квантунской армии против СССР до весны сорок второго и определившего в качестве ближайшей стратегической цели — завоевание господства на Тихом океане, вертелся ужом, чтобы уйти от конкретного ответа. Так и не добившись своего, Риббентроп пришел в ярость и направил в Токио шифрованную радиограмму послу Отту. В ней он требовал, чтобы тот встретился с премьером Тодзио и получил ответ на вопрос о сроке выступления Японии в войну с СССР.

Расшифровка радиограммы Риббентропа заняла у британских дешифровальщиков всего несколько часов — «Энигма» не давала сбоев. Прошел еще час, и ее содержание стало известно Черчиллю; он незамедлительно поделился информацией с Рузвельтом. Она лишний раз убеждала президента во мнении, что Япония не устоит под давлением Германии и пойдет на развязывание войны против СССР. В этом случае, как полагал Рузвельт, ее армия надолго увязнет в боевых действиях в лесах Сибири и угроза большой войны на Тихом океане отодвинется на неопределенный срок.

Но об этом ничего не было известно ни Фитину, ни тем более Плакидину. Сан, видимо, что-то знал, но считал не вправе делиться такого рода конфиденциальной информацией. Поэтому Ивану ничего другого не оставалось, как воспользоваться советом Лейбы и снова обратиться к его чувствам и амбициям. Он взял со стола бутылку холодной минеральной воды и предложил:

— Может, выпьем, чтобы охладить наш градус?

— Да, что-то разгорячились, — согласился Сан и, сделав несколько глотков, деликатно заметил:

— Иван, не обижайся, но пойми и меня правильно — это чересчур.

— Что ты имеешь в виду?

— Если и дальше так активно загружать Гарри, то он подумает, что я выступаю адвокатом Сталина.

— А причем тут Сталин, когда война грозит Америке?

— Но она на руку Москве.

— Москве? А разве остановить агрессора это не благое дело?

— И для этого самим развязать войну?

— Господи, неужели не ясно? Гитлер и Хирохито понимают только один язык — язык силы! — эмоции захлестнули Плакидина. — Вы руководствуетесь здравым смыслом в отношениях с безумцами! Для них не существует никаких принципов и никаких норм морали. Они одержимы самым большим искушением — властью. Властью над умами и жизнями людей, властью над всем миром.

Сан молчал. Но Иван не терял надежды достучаться до его сердца и с жаром говорил:

— Неужели история вас ничему и не учит? Ради этой проклятой власти тираны идут на самые страшные преступления и готовы уничтожить все, даже сам мир. Нерон предал огню Рим, только чтобы чудовищные декорации вдохновили его на новый стих. Тамерлан залил морем крови и превратил некогда цветущую Среднюю Азию в безжизненную пустыню лишь потому, что стены просвещенных Хив и Бухары закрывали горизонт кочевнику. Европа стонет под кованым фашистским сапогом, и если завтра падет Россия, то следующая на очереди — Америка! Вы этого хотите?

Эмоциональное обращение Плакидина не могло оставить равнодушным Сана. Ему изменила выдержка.

— Разве я с этим спорю! — с болью в голосе воскликнул он. — Да, война с Японией неизбежна, но не сегодня. Пустые баки танков и самолетов истеричными бреднями этих господ не наполнишь. Японии, как воздух, нужны Бирма и Борнео с нефтепромыслами.

— О, боже! Как же вы заблуждаетесь! Ну, почему не хотите видеть очевидного? Почему? Они действуют, как бандиты! Нападают из-за угла и хапают все разом.

— У нас нейтралитет. Мы не можем уподобиться им.

— Да что вы носитесь с этим нейтралитетом, как старая девственница со своей честью! Если Гитлер с Хирохито подомнут под себя Россию, то потом в свое удовольствие изнасилуют Америку. И кому тогда будет нужен ваш девственный нейтралитет?

— Но не нам же первыми начинать войну и стать агрессором?

— Для начала неплохо бы дать пинка под зад мерзавцам Курусу и Номуре. Для них это будет убедительный аргумент.

— Легко сказать. Существует определенная дипломатическая этика, — мямлил Сан.

— Этика? Порядочность? У кого? У мерзавцев? Да они вас за недоумков держат, — нагнетал обстановку Плакидин и нанес еще один удар по самолюбию Сана, бросив в лицо: — В окружении Тодзио прямо заявляют, что с вашим президентом-инвалидом расправятся за неделю!

— Чт-о-о? Мерзавцы! — задохнулся от возмущения он.

— Да-да, за неделю! А вы еще облизываете Курусу с Номурой.

— Негодяи! Подлецы! — пришел в бешенство Сан, вскочил с кресла и закружил вокруг стола.

Мудрый Лейба оказался прав. Эмоции оказались сильнее фактов. Теперь Плакидину оставалось надеяться, что также отреагирует Гопкинс. Он не стал больше накручивать Сана — это стало бы перебором. Вспышку его гнева погасило появление Айвика. Семейство Лейба ждало их к столу. Иван с Саном с трудом досидели до конца обеда и, торопливо попрощавшись с хозяевами, разъехались по домам.

После беседы с Саном Плакидин чувствовал себя как выжатый лимон и, поднявшись в квартиру, лег спать. В его положении ничего другого не оставалось, как запастись терпением и ждать.

Прошли сутки. Сан хранил молчание. Но интуиция подсказывала Ивану, что развязка должна вот-вот наступить. И она не подвела.

Грядущая война, подобно грозовой туче, набухала и свинцовым прессом давила на Вашингтон. В Белом доме нарастало тревожное ожидание.

Затерявшаяся в Тихом океане военно-морская эскадра адмирала Нагумо, рыскающие вблизи Атлантического побережья немецкие подводные лодки и участившиеся диверсии в нью-йорском порту подтверждали поступавшие по разным каналам разведанные о том, что в Берлине и Токио приступили к розыгрышу последнего акта военной драмы сорок первого года.

Для Рузвельта и Хэлла становилась все более очевидной двойная игра Курусу и Номуры. Хэлл не принял их. На японцев это подействовало, как холодный душ. Они занервничали и, опасаясь, что их хитрость разгадана, подключили все свои связи в Госдепе и Пентагоне, пытаясь понять, что за всем этим кроется. Но железная завеса секретности непреодолимой преградой стояла на их пути. В глубокой тайне Гопкинс и Хэлл готовили правительству Японии ноту протеста. Противоречивые слухи о ней все-таки просочились за стены Белого дома и дошли до Курусу.