Почти идеальные люди. Вся правда о жизни в «Скандинавском раю» - Майкл Бут

Разумеется, финны не согласны с такой точкой зрения. «Мы вместе с Германией сражались против Советского Союза. Но мы не были союзниками Германии, это совсем другое дело, – доказывает Колбе. – Мы не стали такими же коллаборационистами, как Нидерланды, Норвегия или Дания. Это было боевое братство. С помощью Германии нам удалось удержать Россию от оккупации Финляндии».

Прагматичные, как всегда, финны проводят здесь тонкую грань: они действовали, исходя из собственных антикоммунистических убеждений и национальных интересов, ради возврата своих территорий и с целью не допустить советского вторжения. Они не разделяли амбиций Гитлера по части Третьего рейха. Злодеяния, совершенные русскими после захвата прибалтийских стран, дают основания предположить, что у финнов были причины делать все возможное, чтобы не стать частью советского блока, какими бы морально сомнительными ни выглядели их альянсы в исторической ретроспективе. Согласно надписи на табличке в историческом музее Рованиеми, «Международная ситуация вынудила Финляндию просить помощи у Германии».

В последние месяцы войны финны отвернулись от немцев. В отместку отступавшие через Лапландию на север немецкие войска сжигали каждый дом, взрывали каждый мост и разрушали каждую дорогу на своем пути. Поэтому сегодняшний Рованиеми, в котором мы с сыном побывали во время нашего визита к Санте, представляет собой набор безликих кварталов, состоящих из бетонных многоквартирных домов. После жесточайшей разрухи весь город был отстроен заново.

В качестве наказания за союз с немцами Финляндии пришлось отдать России 10 процентов своей территории. Сюда вошли большая часть аграрно развитой Карелии, почти сотня электростанций, огромные лесные угодья и важнейший для экономики порт Выборг. Финские беженцы потянулись в Финляндию. Страна пережила самый настоящий раздел (который можно сравнить с разделом Британской Индии на Пакистан и Индийский союз в том же 1947 году), превративший ее в разъединенную нацию. В сегодняшней Европе об этом напрочь забыли.

Маннергейму удалось спасти Финляндию от угрозы захвата Советским Союзом. Его следующий мастерский ход состоял в отказе от участия в плане Маршалла[81]. Это был классический пример финского норова и неуступчивости. Хотя Финляндия отчаянно нуждалась в деньгах, редкое умение опираться на собственные силы позволило стране выплатить долг русским и не связывать себя обязательствами с американцами. Никаких американских военных баз, никакого членства в НАТО и, соответственно, никаких опасений у русских относительно возможности использования Финляндии в качестве плацдарма для западной агрессии. Россия не видела необходимости в военном давлении на Финляндию или в ее оккупации. Таким образом, вместо превращения в очередную Эстонию страна сумела извлечь огромную экономическую выгоду из роли стратегически важной пешки на шахматной доске холодной войны.

Многие считают сдерживание Москвы в 1970-х годах заслугой одного человека – Урхо Кекконена. Будучи премьер-министром, а затем и президентом страны на протяжении четверти века, он вел Финляндию по натянутому канату мировой дипломатии вплоть до своей отставки в возрасте восьмидесяти лет в 1981 году. Бывали моменты, когда Кекконен поигрывал в диктатора, как, например, в случае с роспуском парламента в 1961 году, чтобы убедить Советы в своей личной власти. Но во многих других кризисных ситуациях – например, при так называемых ночных заморозках 1958 года, когда русские отменили все заказы на финскую продукцию и отозвали своего посла, – ему удалось отстоять независимость Финляндии. Как сказал мне один финн: «Если вам интересно, почему мы – единственная страна, которую тогда не захватила Россия, следует понять, какие отношения были у этого человека с Советским Союзом».

Сегодня Кекконен стал почти мифологическим персонажем. Спустя почти 30 лет после его смерти в 1986 году не утихают слухи и о его связях и обязательствах перед Западом и Востоком, и о его поведении в ходе гражданской войны.

В разговоре с Колбе я подверг критике так называемый активный нейтралитет Кекконена, который некоторые считают заискиванием перед Москвой, и его дружбу с Хрущевым (они вместе охотились). «Во всех своих речах он подчеркивал значение добрососедских отношений с Россией. Это у нас в крови. Финляндия была вынуждена придерживаться умеренной позиции, – сказала Колбе. – Советский Союз был мощнейшей державой и давил идеологически, чтобы мы соглашались с его видением истории. Но нельзя сказать, чтобы нам что-то диктовали. Я бы назвала это «национал-реализмом». Вам легко говорить, что нами помыкали, – у вас-то был НАТО».

Колбе описывает Кекконена как человека, «прекрасно ладившего с советскими лидерами», но ведь можно понимать это еще шире. Не был ли он советской марионеткой?

«Это настоящий Ле Карре![82] – Нил Хардуик рассказывает о финско-советских отношениях в 60-х и 70-х. – Кекконен был очень близок с русскими, но никто не мог понять, на чьей он стороне. Однажды несколько лет назад я сидел в пабе в театральном районе Лондона, и там был пожилой мужик в плаще, сильно поддатый. Я поглядывал на него и думал: «Знакомое лицо, кто это?» Он заметил, что я смотрю на него, и говорит: «А знаешь, кто я? Я – Джордж Браун (бывший министр иностранных дел в правительстве лейбориста Уилсона, ярый антисоветчик)». Мы разговорились, и я рассказал, что живу в Финляндии. Он ответил: «А, этот Кекконен. Он же работал на КГБ, ты в курсе?» Так это или нет, но Кекконену Советы доверяли (в 1979 году ему присудили советский эквивалент Нобелевки – Ленинскую премию мира), а Финляндия получила сомнительное прозвище Кеккословакия.

Возможно, самый опасный момент в финско-советских отношениях случился в 1978 году. «Русские предложили провести совместные учения советских и финских войск, – вспоминает Колбе. – Наши политики повели себя очень хитро. Они сказали: «Пожалуй, не стоит. Давайте мы приедем и понаблюдаем за вашими учениями, а вы пришлете своих наблюдателей на наши. Но не будем смешивать силы». Во время холодной войны мы все время находились на грани вторжения под прикрытием дипломатических договоренностей».

Такое скрытое вторжение принимало самые разнообразные формы, иногда достойные стать сюжетом неплохой кинокомедии. Вспоминая о тех временах, некоторые финны рассказывали о феномене «домашнего русского». Это была своего рода система взаимной подстраховки в условиях железного занавеса.

Колбе описывает это так: «В советском посольстве работало много народу, и у каждого финского политика был «свой домашний русский» – советский дипломат, ставший близким другом. Его приглашали на дачу и на семейные торжества».

Это было взаимовыгодное сотрудничество. «Они собирали информацию о нас, о том, что думают интеллектуалы и политики, но все знали настоящую цель этих контактов», – говорит Колбе. Советские особенно ценили информацию, полученную финнами во время их деловых визитов в Лондон или Нью-Йорк.