Пути волхвов. Том 2 - Анастасия Андрианова

я обещал ей новую жизнь и заработок, и она поверила. А другим я не открывался. Снимал маску только тогда, когда был один. Научился есть в маске, осторожно просовывая пищу в прорезь для рта. Я дорожил их верой. И не хотел её терять.

Ты, наверное, слышал про богатства гильдии Шутов. Так это правда: со временем мне удалось достичь всего, что я хотел. Что хотела бы Милита.

Трегор замолчал, глядя на курганы и домовины, а я искоса посматривал на него. Вот он, скомороший князь. Тот, кого Страстогор приказывал мне убить. Тот, кого я сам думал убить, виня его в Мори и во всех моих бедах. Тот, басни о котором ходили по всем Княжествам. Двухголовое чудовище. Кошмар всех Княжеств. Я положил руку Трегору на плечо.

– Милита гордится тобой, князь. Что же, повторишь свой подвиг? Попросишь у водяного ещё камней?

Он посмотрел на меня необычайно серьёзно.

– Попрошу. И тебя тоже попрошу: поедешь со мной? Поможешь?

Я слабо улыбнулся и качнул головой.

– Чем же я смогу помочь? У тебя – меченые, которым не страшна больше Морь. Ты наворожишь лёгкие пути, а твои меченые разнесут порошок из камней туда, где он нужен. Вам поможет само время – зимой не так разносятся хвори, и новых заболевших не прибавится. Вы прослывёте великими волхвами, такими, что слава Истода быстро померкнет. И больше никто не посмеет ни в чём винить гильдию Шутов. А потом, когда Княжества вылечатся, приходи ко мне в Горвень. В тереме отыщется место для двух князей.

– И всем другим меченым предложу место в гильдии. – Трегор встал с земли и протянул мне руку. – Что же, Кречет-Лерис, решено. Жди меня, когда прогоню хворь с наших земель.

Я поднялся, и мы с Трегором обнялись, как давние друзья.

* * *

Скажу по правде: мне было боязно идти на поводу у Нилира, не зная точно, желает он мне добра или зла. Но вид сирого терема не выходил у меня из головы. Страшно, страшно решать, но что-то подсказывало мне: промедление может обернуться ужасным. Я решил, что стоит попробовать, а там будь что будет, на всё, в конце концов, воля Господина Дорог, и я понял уже, что бесполезно с ним бодаться.

Но сперва у меня было другое дело.

Всё время, что мы ехали из Топоричка и находились в Горвене, я гнал мысли об Огарьке, потому что если бы впустил их в голову, то тут же забыл обо всём другом и бросился бы в лес, проверять, как он там.

И сейчас, скача обратно, я только и думал: жив или уже нет?

Нас с Рудо обнимало холодом, я не гнал пса, не торопил особо, чтобы не перетрудить, а сам мчался мыслями скорее и скорее. На мне не было тёплой одежды, только дорожные штаны с рубахой и привычный плащ с заплатами, но мне нравилось, как меня бодрила стужа, как выгоняла весь сор, всё лишнее, тяжёлое. Прочь из сердца, прочь из головы. Нет в моей жизни больше места обидам, сомнениям и тоске. Мне казалось, что крылья сами собой вот-вот вырастут из спины, взамен сожжённых.

Мы скакали целый день. И с каждым часом скачки, с каждым часом на морозном ветру, под снегом, я чувствовал себя легче и легче, зато когда впереди зачернела кромка леса, где я оставил Огарька, беспокойство вновь обрушилось на меня.

Мы вихрем влетели в лес. Я на ходу спрыгнул с Рудо и бегом кинулся в чащу, туда, где Смарагдель вырастил шатёр из веток. Продрался, исцарапав руки и лицо в лозах куманики, и вывалился на поляну.

Первым я увидел Шаньгу. Медвежонок с недовольным видом копошился в земле, разгребая носом снег. Ему бы в спячку залечь, как всем лесным хозяевам, кроме одного. Кроме отца моего. Но чего-то всё бродил, может, тоже чувствовал, что с Огарьком что-то не то.

На ходу потрепав Шаньгу по загривку, я с колотящимся сердцем заглянул в шатёр. Жив или нет?

Огарёк сидел на своём моховом ложе и вертел в руках несколько тонких прутьев, со скуки решив сплести не то венок, не то корзинку. По его виду я понял: хоть каплю, а принёс Смарагдель водицы, ослушался меня. Я замер, не зная, что и сказать. Мороза я больше не чувствовал.

Жёлтые глаза расширились, и мне показалось, что стали влажными. Огарёк привстал и тут же сел обратно, охнув, схватился за грудь.

– Сиди! – приказал я, шагнул к нему и сел рядом на мох. – Живой.

– И ты, – вымолвил он.

Мы обнялись. Огарёк уткнулся лицом мне в грудь и долго молчал, только худые плечи подрагивали мелко. Я перебирал его волосы и понимал: сейчас всё так, как должно быть.

Мы не стали объясняться. Я не сказал, что простил. И не просил прощения за все злые слова, которые говорил без умысла, просто потому, что таким всегда был – чёрствым, наверное.

Я снял с шеи свой камень, который надел обратно сразу же, в трактире, когда мы закончили с безликими. Снял и надел на Огарька. Он поднял голову и изумлённо тронул камень.

– Кречет, что ты…

– От Мори защитит. Ещё не хватало лечить тебя. Нечистецкая вода её не берёт, только камни.

Огарёк серьёзно кивнул и спрятал камень под рубаху.

– Отдам, когда поветрие уйдёт.

Я ухмыльнулся, глядя на его смущённое и удивлённое лицо, зардевшееся от гордости.

– Носи уж. Есть у меня другой.

Я ведь забрал камень, который нашёл на стойбище. Пусть не такой сильный, не багряный, а на первое время мне хватит, потом попрошу Тиненя новый достать, если будет в том нужда. Я встал и вышел из шатра, оставив Огарька самому додумывать, что значат мои слова. На поляне Шаньга возился с Рудо, принимая его, наверное, за старшего собрата-медведя. Из-за деревьев выступил Смарагдель с дымящейся кружкой в руке и приветственно кивнул мне.

– Следил за твоим птенцом, как ты и велел, Лерис. Ты доволен?

– Доволен. Но лесной воды я не велел ему давать.

Смарагдель развёл руками.

– Да я и не давал. Может, случайно развёл в ней снадобье, но что теперь сделаешь? Извини. Может, хочешь горячего сбитня?

– А давай, – согласился я. – И Огарьку налей.

Смарагдель снова исчез: спали все его лешачата, некого было попросить. И Ольшайка спал до весны. Теперь до тепла лесной князь всё будет делать сам.

Я стоял один, дожидаясь его обратно, и пушистый снег укрывал поляну, укрывал Великолесье, укрывал все Княжества. Белым-бело становилось, чисто.

– Кречет, не мёрзни, – позвал Огарёк из колдовского шатра.

Я смахнул снег с головы и плеч и шагнул под переплетение ветвей.

КОНЕЦ