Кошечка для (дочери) герцога - Елена Смертная

должен пойти со мной, и сделать всё, что скажу.

— Конечно, – крыс суетливо освободил мои ноги. – Только… не могла бы ты, когда мы выйдем, сделать вид, что очень раскаиваешься?

Я вздохнула, смотря на неровную улыбку Гого с блестящими золотыми зубами.

— Ладно…

— А покричишь?..

— Нет времени!

— Ладно, ладно!

Очень скоро мы вышли из его «кабинета». На вопросительные взгляды, царь крыс, хорохорясь, грозно произнес:

— На этот раз отделается испугом. Но я уж доходчиво объяснил, что нос в наше подвальное царство всяким двуногим совать не следует!

Все собратья Гого очень важно закивали, ни на секунду не сомневаясь в крутости своего правителя. Я же промолчала. Нужно идти скорее спасать Нэнси, пока я не превратилась в кошку.

— Наконец-то, – устало произнес Эдвард, видя, как я захожу в кабинет. Кажется, за недолгий разговор крылатка успела сделать его гораздо более несчастным, чем за все эти дни бардака и нападений. Я же выяснила за время возвращения, что была в отключке не так уж долго, и время до рассвета ещё есть. Хоть и немного. Но на проверку моей теории несколько часов и не потребуется.

— Яна, ты вернулась! – Нэнси оживленно обернулась, но как только увидела Гого, восседающего у меня на плече, тут же вскочила, неказисто подпрыгнула и свалилась за диван, прячась там.

— Что происходит? – только и произнес Эдвард, уже давно потерявший нить здравого смысла.

— Предательница! Ты зачем привела его?! – заверещала Нэнси. – Гого, не смотри на меня! Я лысая, уродливая обезьяна. Если посмотришь, тут же разлюбишь!

Гого с вопросом взглянул на меня и спокойно произнес лишь:

— Это что, она?

Я еле заметно кивнула, никак не выдавая, что умею разговаривать с животными. В конце концов, для Эдварда его слова показались лишь писком. Гого же вздохнул, спрыгнул с моего плеча и пошёл в направление дивана. Я в это время переместилась поближе к герцогу.

— Яна, что творится? – тихо спросил он, наблюдая за крысой, разгуливающей у него в кабинете.

— Долго объяснять, просто смотри.

— Нэнси, мандариночка моя, – начал Гого, забравшись на спинку дивана и протянув к летучке лапы. – Мне всё равно, как ты выглядишь. Ты прекрасна в любом облике. Не прячься.

— Это ты сейчас так говоришь! А потом увидишь, испугаешься и убежишь к какой-нибудь крысиной дрянучки!

Эдвард понимал только слова Нэнси, оттого сидел с очень явным выражением негодования на лице.

— Ну что ты, глупая! Я люблю тебя любой!

Послышался всхлип, а потом из-за дивана показалась макушка с копной вьющихся волос.

— Даже лысой обезьяной? – тихо шепнула Нэнси, сдерживая слезы.

— Конечно. Ведь главное, что ты остаешься всё той же остренькой на язык, юморной, неповторимой и сильной женщиной, которую я встретил! Моей мандариночкой!

Ох, боги… я снова вспомнила, что у Нэнси не личная жизнь, а мечта. Со всеми он жестокий авторитет, а с тобой – заботливая бусинка. Настоящая сказка, не меньше. Переживаю за их отношения больше, чем за свои.

— Ну смотри, если обманешь и убежишь – выбью твои золотые зубёшки!

Нэнси выглянула из-за дивана и теперь её лицо было на одной уровне с мордой Гого. Повисла пауза. Взгляд Эдварда стал ещё более растерянным, хотя, казалось бы, куда уж там?

— Ну как? – спросила Нэнси, приглаживая руками непослушные волосы.

— Лысая… – Гого вдруг нервно закашлялся, видя поднимающийся кулак крылатки, – … но всё равно самая красивая на свете!

Он взял в свои лапки её указательный палец и погладил. Нэнси неказисто хихикнула, чуть прихрюкивая и ойкая.

— Мне нужно кое-что сделать, душа моя, – Гого не дал времени для ответа. В одно мгновение он подпрыгнул, уцепился за волосы Нэнси, и в следующую секунду мы лицезрели самый странный и самый романтичный поцелуй, какой себе только можно представить…

Едва мохнатый губки Гого коснулись губ Нэнси, как её тело подхватил поток алой магии. Она менялась прямо на глазах, постепенно уменьшаясь в процессе поцелуя, и уже скоро перед нами снова была маленькая летучая мышка. Когда поцелуй был разорван, Гого пискнул что-то восторженное, но нечленораздельное, и тут же прижал свою любовь к себе.

— Сработало! – завопила Нэнси на своём, мышином, и также вцепилась в Гого объятиями. – Ты расколдовал меня, мой принц!

Крылатка начала судорожно целовать крыса в макушку, щеки, нос, и никак не собиралась останавливать этот залп агрессивной нежности.

— Какого?.. – Эдвард не находил слов. Я и сама знатно удивилась. Конечно, моя теория была в том, что раз Арс сделал это проклятье на основе моего, значит, и лекарство должно быть тем самым. Вот только у меня-то оно не сработало! А тут солнце ещё не показалось, но Нэнси снова была собой. Это определенно действие поцелуя. Не пойму, я-то что, рыжая?! А, хотя… ну да, справедливо.

Летучка резко оторвалась от своего возлюбленного, в один взмах оказалась рядом с нами. Она лизнула сначала меня, а потом и щеку шокированного герцога, пища в процессе:

— Спасибо! Спасибо! Спасибо!

Никто не успел ничего сказать. Уже через несколько мгновений голубки скрылись в коридоре, а мы остались втроем. Я, Эдвард и его вопросы.

— Яна… что… что произошло?

— Поцелуй истинной любви, – честно ответила я. – Как в сказке. В детстве мама рассказывала мне много историй о том, что если заколдованную принцессу поцелует тот, кто истинно её любит – проклятье будет снято. Я же часто видела этого подвального крысенка, когда приходила подкармливать Нэнси в кладовку. Вот и подумала, что творящееся вокруг безумие требует таких же безумных мер в противовес.

— Это… звучит, действительно, безумно, – Эдвард смотрел на меня без особого доверия, и его можно было понять. – Говоришь, эта крыса живет в подвале? Надо изучить его сородичей, вдруг их слюна производит какой-то странный антидот. Хотя чтобы нам так повезло… нет, это всё же какой-то бред.

Я успела пожалеть, что не проверила свою теорию подальше от Эдварда. Но сделай я так, и мои просьбы: «впусти жен к проклятым стражникам, чтобы они их поцеловали», звучали как ещё большее безумие. А так он увидел всё своими глазами.

— Так или иначе, кажется, мы нашли зацепку. Это ведь здорово?

— Да, – Эдвард облокотился на спинку кресла, продолжая прибывать в состоянии задумчивого непонимания. – Но это очень странно. Словно я сплю,