Чистый огонь - Вадим Арчер

Тропа повернула к пологой гряде, которую заметил Эрвин. Подойдя ближе, он увидел на склоне неровные ряды круглых отверстий, к каждому из которых подходило ответвление тропы, кое-где над норами виднелись и наземные надстройки. Видимо, это было глухое местечко, потому что цивилизованные свирры строили наземные жилища. В такую рань здесь было тихо и пустынно, и Эрвин ушел за гряду, чтобы подождать там пробуждения жителей.

Он вернулся в полуподземный городок, когда солнце поднялось высоко и высушило росу. Увидев, что у круглого, выложенного камнем колодца собралось несколько свирров с ведрами, Эрвин подошел и заговорил с ними, от души надеясь, что они поймут его свирри. Поначалу они страшно удивились, увидев чужеземца, – судя по их жестам, так как если на их безволосых мелкочешуйчатых мордах и проявилось какое-то выражение, то от Эрвина оно ускользнуло.

Эрвин кое-как объяснил им, что он – путешественник и попал сюда случайно. Свирры опомнились и стали отвечать на его вопросы – они были слишком потрясены его внезапным появлением, чтобы задавать собственные. Оказалось, что он попал в северную часть третьего континента, на берег реки Скиккш, в нескольких днях пути отсюда впадавшей в океан. В устье Скиккша располагался город Хеккусскик – правда, его название звучало по-свиррски несколько иначе. Гласные в свиррский язык добавляли другие расы, не зная, как еще выразить на письме те странные переливы шипящих и свистящих звуков, соединяющих согласные. Эрвину было известно, что каждая пара согласных соединяется особым переливом, которых в свиррском языке было гораздо больше, чем гласных в человеческом. В свое время он добросовестно повторял их за наставником, и, как оказалось, не зря.

Поблагодарив свирров, Эрвин пошел вдоль реки на север. Было так жарко, что он снял куртку и уложил ее вместе с кикиморой в котомку. Солнце припекало, но идти было легко – жидкая трава почти не цеплялась за ноги. Вскоре он заметил, что о пище можно не беспокоиться, – навстречу то и дело попадались кустарники, увешанные плодами или ягодами. Правда, среди них встречались и ядовитые, но в академии заставляли изучать чуть ли не всю растительность Лирна, и у Эрвина не возникало проблем с их распознаванием.

В его памяти зазвучал негромкий голос наставника, обучавшего будущих академиков распознавать и использовать растения. После лекции наставник выводил их из пропахшего сушеными травами кабинета в лес или на луг, чтобы показать им местные растения, но не менее строго он спрашивал и те, которые не встречались в окрестностях академии. Ленивым он напоминал, что выпускников нанимают во все концы Лирна, и Эрвин уже не раз убедился в справедливости этих слов.

Поговаривали, что один из выпускников этого года наймется к свиррам. Им мог бы оказаться и сам Эрвин, но если бы от него зависело хоть что-то, он предпочел бы архонтского нанимателя. Тогда он работал бы под присмотром самого Гримальдуса и получил бы эту восхитительную белую лару. Ди-и-ниль…

Не думать об этом, не думать. Он никогда уже не станет академиком – так зачем же зря травить душу? В миг отчаяния Эрвин ощущал себя магом, но теперь его рассудок снова был ясен и сознавал, что это всего лишь самообман. Он будет кем угодно – знахарем, лекарем, колдуном, ворожеем, – но не настоящим магом. Эта мысль по-прежнему причиняла Эрвину боль, и он в который раз задвинул ее подальше. Нужно было учиться жить без этого.

Эрвин заставил себя думать о том, что он будет делать, когда наконец выйдет в цивилизованные места. Наверное, лучше всего будет вернуться в Кейтангур. Там остался его друг Дарт, а с Дартом ему было легче – тот куда спокойнее относился к своему исключению из академии. Дарту был присущ неиссякаемый оптимизм, которого так часто не хватало Эрвину. Из Хеккусскика наверняка ходят корабли до Кейтангура, можно будет купить туда проезд или наняться на один рейс заклинателем погоды.

Успокоившись на этом, Эрвин переключил внимание на окружающие места, на растения и живность, знакомую по учебным пособиям, но еще не виданную в естественной обстановке. Третий континент показался ему дружелюбнее второго, здесь не нужно было выживать, а можно было просто жить.

Хеккусскик оказался невысоким и одноэтажным, словно до половины закопанным в землю, – похоже, свирры признавали только лестницы, ведущие вниз. Одевались они одинаково – в сандалии и короткие юбочки. Верхняя часть их тел была обнаженной, перевязи и ремни на ней имели чисто декоративное назначение. Но, поскольку свирры были яйцекладущими, это ничего не давало Эрвину для различения свиррских мужчин и женщин. С непривычки все они казались ему на одно лицо или, вернее, на одну зеленоватую мелкочешуйчатую морду.

Он помнил, что у них приняты разные формы вежливого обращения: мужчинам полагалось желать удачной линьки, а женщинам – большой кладки, но никто не предупредил его, как трудно различить их непривычному глазу. Перепутать приветствия было непростительным оскорблением, и он сразу же решил обходиться без вежливости, чтобы не вышло хуже.

Как обычно, сначала нужно было подумать о еде и ночлеге. Эрвин брел по улицам, чувствуя себя слишком чужим здесь, чтобы расспрашивать горожан. Свирры поглядывали на чужеземца, но без особого любопытства – в этом большом портовом городе нередко встречались другие расы. Вероятно, в центре были подходящие гостиницы и для приезжих. Повинуясь чутью, Эрвин вскоре вышел на городскую площадь, где шла оживленная торговля.

Только оказавшись в толпе, он вдруг сообразил, в каком ужасном состоянии его одежда и обувь. К счастью, здесь были в ходу кейтангурские деньги – золотые и серебряные кружочки с профилем Ринардуса охотно брали на всех континентах. Но, пройдя по ряду торговцев одеждой, Эрвин все-таки усомнился, будет ли свиррская юбочка достойной заменой его обноскам, и решил, что с покупкой новой одежды придется подождать.

– Лучшие чупи во всем Хеккусскике! – послышалось невдалеке стрекотание торговца. – Вкуснейшие чупи во всем Хеккусскике!

Это явно было что-то съестное. Эрвин так давно не ел нормальной человеческой пищи, что у него мгновенно засосало под ложечкой. Он поспешил на голос и оказался у прилавка, за которым стоял коренастый свирр в кожаном переднике поверх юбочки. За широкой фигурой свирра размещалась какая-то утварь и дымилась железная печурка, подогревавшая огромный котел, но не это бросилось в глаза Эрвину. Его внимание сразу же остановилось на подвешенных на крюках мясных тушках, окруженных тучами мух. Тушки – Эрвин заподозрил, что собачьи, – буквально кишели личинками.

Пока Эрвин глазел на эту малоаппетитную картину, к прилавку подошел свирр. Он перекинулся несколькими словами с продавцом, тот взял медный дуршлаг с деревянной ручкой, метелочкой намел туда опарышей, а затем опустил его в стоявшую здесь же бочку с водой и круговыми движениями прополоскал содержимое. После этой нехитрой процедуры он погрузил донце дуршлага в котел с кипящим маслом и подержал там пару минут.

Вынув дуршлаг и дождавшись, пока стечет масло, он выложил поджаренных опарышей на блюдце – горку золотистых зернышек, напоминавших хорошо прожаренную крупу, – и вручил их покупателю. В дополнение к ним продавец чупи налил ему кружку какой-то мутно-зеленоватой жидкости из кувшина под прилавком. Свирр расплатился и энергично принялся за еду.