Эйзенхауэр - Лариса Дубова

Дни пребывания Дуайта в Колумбийском университете действительно были загружены до предела. Сразу после вступления в должность он писал своему знакомому Гилберту Монтегю: «Летнее расписание в Колумбии приобретает такие пропорции, что мы совершенно не в состоянии определить наши планы. Я надеюсь, что Вы можете вообразить хаотический переход из форта Майер в Нью-Йорк и из армии в академическую жизнь». «Нет ни единого дня календаря, свободного от каких-либо обязательств», — жаловался он тому же адресату.

При этом, что особенно раздражало, основную часть рабочего дня занимали всякого рода протокольные мероприятия. Оказалось, что самые разнообразные зарубежные деятели, посещавшие Нью-Йорк, теперь рвались посетить знаменитый университет именно для того, чтобы посмотреть на его знаменитого президента. По данным университетского архива, за один день в октябре 1948 года ему пришлось принять торговую миссию из китайской провинции Тибет, министра Эфиопии, бывшего мэра Праги, эмигрировавшего из Чехословакии после прихода к власти коммунистов, делегацию бойскаутов и еще три неназванные группы.

Но еще хуже было то, что генерал не смог установить контакт с профессурой, которая определяла духовный климат университета. Эйзенхауэр, при умении находить взаимопонимание с людьми разного социального положения и образа мысли, всё же оставался солдатом, а потому стремился к максимальной упорядоченности и строгой дисциплине. Он не пытался навязать солдатчину профессорам и студентам славного вуза, которые привыкли к известной вольности нравов. Для части профессоров — знаменитых ученых, в том числе лауреатов Нобелевской премии, имена которых знал весь мир и которыми университет по праву гордился, опоздать на лекцию или даже забыть о ней было вполне естественным делом.

Президент считал своим долгом высказаться по поводу таких случаев — по крайней мере перед администраторами отдельных школ (отраслевых подразделений университета, приблизительно соответствующих факультетам) или департаментов (кафедр). Руководители подразделений осторожно доносили мнение президента до «проштрафившегося», обычно встречая только насмешки и остроты по адресу «солдафона». В результате в университете стали повторять слова, в свое время сказанные самим Дуайтом: мол, президентом по ошибке стал не тот Эйзенхауэр. Смысл другой циркулировавшей среди преподавателей и студентов остроты, что президенту нельзя направлять меморандумы длиннее, чем на полстраницы, иначе его губы устают, состоял в том, что Эйзенхауэр якобы умеет читать только вслух.

Впрочем, последняя шутка имела под собой некоторые основания. Эйзенхауэр привык принимать срочные решения и требовал, чтобы доклады и предложения излагались в максимально краткой форме; профессора же предпочитали длительные аргументированные дискуссии, в которых взвешивались различные стороны проблемы, и во многих случаях решение вообще не принималось, так как аргументы сторонников противоположных взглядов были почти в равной степени весомыми.

Эйзенхауэр скучал на заседаниях университетского комитета — выборного собрания наиболее авторитетных профессоров. Он жаловался: «Наверное, нет более сложной проблемы во всём мире, чем подобрать нового декана из числа [работающих] в университете». Сам он считал недолгую работу в Колумбийском университете самым тяжелым периодом своей жизни. Питер Лайон добавлял: «Для него попытка стать университетским президентом была абсурдом. Это было неправильно со всех сторон. Это было хуже, чем ошибкой. Это было жестокостью».

Пытаясь смягчить напряженность в отношениях с университетской профессурой и в то же время облегчить себе жизнь, Дуайт совершил непростительную ошибку — привлек к работе в качестве помощников двух отставных армейских офицеров, Кевина Маккэнна и Роберта Шульца, которым поручил заниматься административной текучкой, докладывая ему только о наиболее важных, сложных и спорных делах. Это в свою очередь вызвало возмущение профессуры — и потому, что в университете, как ей казалось, усиливался режим военщины, и потому, что президент стал менее доступен, ведь чуть ли не каждый профессор считал свое дело наиболее важным и требующим вмешательства на самом высоком уровне.

Оба офицера считали, что служат не университету, а лично Эйзенхауэру, и прилагали все силы, чтобы предохранить его от лишних забот, нередко беря на себя смелость решать сложные академические, учебные и административные вопросы. Хелен Кинг, секретарь президента, работавшая в университете многие годы, была шокирована поведением эйзенхауэровских помощников. Она рассказывала С. Амброзу: Эйзенхауэр «был полностью изолирован. У него был свой вход в кабинет, и мы не видели, как он появлялся… Если я договаривалась о приеме декана или какого-нибудь преподавателя, в девяти случаях из десяти Шульц говорил, как он любил выражаться: “Прикончи его”», — что должно было означать «любой ценой избавиться от посетителя».

В американской биографической литературе приводится масса других примеров того, насколько нехорошо сложились отношения Эйзенхауэра с университетской общественностью. Известия о генерале-самодуре, хозяйничающем в прославленном университете, во много раз преувеличенные, распространялись из университетского городка и по Нью-Йорку, и за его пределами. Хотя приводимые факты во многих случаях были достоверны, они преподносились в искаженном обрамлении и раскрывали только одну сторону дела. При этом редко обращалось внимание, что Эйзенхауэр с глубоким уважением относился к ученым, часто бывал на факультетах. Особенно его интересовала работа кафедр, связанных с историей и физикой. Столь контрастные интересы сам он объяснял тем, что именно эти дисциплины особенно важны для человечества: историю важно знать, так как она — нескончаемый кладезь человеческой мудрости и опыта; физика его интересовала главным образом с точки зрения перспектив использования атомной энергии и как средства разрушения, и во имя блага человечества.

У Дуайта установились теплые отношения с лауреатом Нобелевской премии 1944 года физиком-атомщиком Исидором Раби, возглавлявшим физический факультет с 1945 по 1949 год, когда на нем работали еще один нобелевский лауреат Энрико Ферми и 11 будущих лауреатов. Когда Эйзенхауэр был президентом университета, Раби проводил исследование, которое привело к изобретению лазера. Именно в это время он получил приглашение перебраться со значительным повышением зарплаты в Принстонский университет, где работал его близкий друг Альберт Эйнштейн. Эйзенхауэру удалось уговорить профессора остаться, используя аргумент, что в противном случае не только учебному заведению, но и его президенту будет нанесен тяжелый удар.

Эйзенхауэр выступил инициатором создания при Колумбийском университете Института изучения проблем войны и мира и пытался убедить известного дипломата, историка и политолога Джорджа Кеннана возглавить его. Кеннан не дал согласия. В 1950 году Дуайт буквально переманил на должность директора института из другого весьма авторитетного учебного заведения — Йельского университета — авторитетного историка и политолога Уильяма Фокса, к тому времени известного серьезными трудами по истории внешней политики, автора термина «супердержава». В Колумбийском университете Фокс стал ведущим теоретиком самостоятельной научной дисциплины — истории международных отношений и возглавлял институт до 1976 года.