Песнь дружбы - Бернгард Келлерман

Герман отправился в Нейштеттен покупать у тетки вороных. Он выложил ассигнации на стол. Это были первые деньги, вырученные им после уборки урожая. Как раз в ту минуту, когда он собрался домой, разразилась сильная гроза, и ему пришлось задержаться. Но после ужина он тотчас же тронулся в путь.

Килиан, батрак, вывел лошадей из конюшни и сказал, что проводит его часть пути. Они двинулись. Было уже темно.

— Это хорошие кони, Герман, — раздался во тьме голос Килиана. Он ходил за ними шесть лет. Они еще пригодны ко всякой работе, только не надо их погонять, В последнюю зиму он возил на них дрова, тяжелые возы, более молодым коням с этим не справиться. С ними надо много разговаривать, так они приучены. Вот этого зовут просто Черный, а вот этого, с отвисшим правым ухом, — Бродяга, потому что он и впрямь настоящий бродяга. Килиану пора было возвращаться. Если Герман будет все время идти таким шагом, то он еще до восхода солнца доберется до Хельзее.

— Доброй ночи! — Килиан похлопал лошадей по крутым бокам. — Прощайте, я приду как-нибудь вас навестить!

Он исчез в темноте.

Герман пошел своей дорогой. Ливень размыл почву. Герман увязал в грязи, копыта лошадей шлепали позади него. Вороные шли за ним без недоуздка. Они знали, что Килиан не отдал бы их дурному человеку.

Время от времени Герман начинал с ними громко разговаривать. Он говорил, что им будет хорошо в Борне. Почва там легче, чем в Нейштеттене, — ведь там вязкая глина. Овса у него достаточно, они могут есть досыта, он не так скуп, как его тетка. И лошади, довольные, брели за ним следом.

Грозовые тучи еще неслись по небу, но затем прояснилось, и внезапно над ним раскинулось сверкающее звездное небо. Кузнечики, которых дождь загнал в норки, выползли и снова завели свою трескотню. Над полями повеяло запахом промокшего сена. В прудах снова заквакали лягушки. Воздух быстро теплел, и наконец стало так же душно, как перед грозой.

Герман шел вперед при свете звезд, под аккомпанемент пиликавших кузнечиков. Шаги его звучали твердо и уверенно. Он много пережил за этот год, иногда падал духом, временами приходил в отчаяние — он охотно сознавался в этом. Теперь он вел в Борн лошадей — начиналась новая полоса, теперь все станет легче. Он будет идти своим путем все дальше, все вперед. Никакая сила на свете его не остановит.

— Но, вперед! Эй, не засыпайте!

Когда взошло солнце, он добрался до Борна. Он был весь мокрый от росы. Все высыпали наружу, чтобы осмотреть вороных. Пришли наконец! Да, теперь самое трудное уже позади!

Герман обтер лошадиные спины мешком, и они так и заблестели в лучах утреннего солнца. Они были черны как смоль, в их аспидно-серых гривах кое-где мелькали седые волоски. У них были широкие, мощные копыта; черт побери, на такие копыта действительно можно прочно опереться, когда поклажа тяжела! На бабках у них густыми пучками росли седые волосы — настоящий мех. Это были прекрасные, сильные животные, все единодушно признавали это, а Герман сиял от радости и вытирал потное лицо.

— Сильные кони! — кивнула Бабетта. — Я перевидала немало лошадей на своем веку.

В это время из сарая вышел Антон. На спине у него висел мешок с инструментами. Он был все время против этой покупки и теперь критически осматривал лошадей. Откровенно говоря, сейчас они нравятся ему еще меньше, чем весной. Он недовольно покачал головой. Ему достаточно взглянуть на ноздри лошади, чтобы определить, сколько ей лет. Тетка надула Германа.

— Никто не говорит, что они молоды. Зато они и стоят дешево.

Дешево? Ну, за ту же цену Герман мог бы получить молодых лошадей. У одной круп был слишком покатый, а у другой впадина на спине, и передние бабки у нее не совсем в порядке, хотя она и не засекает. Антон придирался. К тому же ему очень хотелось проявить свою осведомленность, хотелось, чтобы они увидели, что он действительно знает толк в лошадях.

— Я, во всяком случае, не купил бы этих лошадей, Герман! — заявил он, направляясь к воротам.

Герман был огорчен. Он целые сутки не спал, шел всю ночь напролет — не удивительно, что его легко было вывести из себя. Кровь ударила ему в голову.

— Ты не купил бы! — ответил он. — А я купил, и в конце концов я ведь хозяин в Борне!

Антон резко обернулся. Слышно было, как звякнули тяжелые инструменты в его мешке.

— Хозяин в Борне? — повторил он, наморщив лоб, с легкой насмешкой. — Прекрасно, прекрасно! Всего хорошего! — И он ушел.

Вернувшись вечером, Антон долго возился в сарае. Когда он вышел, его рюкзак был набит, в правой руке он держал полный мешок. Он распахнул дверь в кухню.

— Ну, я ухожу, Бабетта! — закричал он. — Спасибо за все! Мы с тобой как-нибудь увидимся. Будь здорова!

Бабетта не поняла его.

— У вас есть где-нибудь работа? — спросила она.

— Нет, нет, но я ухожу! Передай им всем привет, и Герману тоже. Ему не следовало говорить: «Я хозяин в Борне», — можешь ему спокойно это передать!

Прежде чем Бабетта опомнилась от изумления, Антон исчез.

За ужином Герман едва прикасался к еде. Расстроенный, с мрачным лицом, жевал он кусок хлеба. Ну ладно, ему не следовало этого говорить, он сознавал. Но этот Антон способен свести человека с ума своей болтовней о лошадях. То круп не в порядке, то спина, то одна из них хромает, и еще бог знает что. Вечно он придирается, всегда всех учит, и это тянется уже давно.

Герман был рассержен не на шутку.

— И из-за этого нужно было сразу сорваться и убежать? — выкрикнул он.

Никто не проронил ни слова, только Бабетта тяжело вздохнула.

Однако после ужина Герман незаметно вышел и спустился в город. Он нашел Антона, как и предполагал, в «Якоре». Антон сидел, обхватив голову своими огромными руками; перед ним стояла кружка пива. Он не взглянул, когда Герман уселся против него, но как только Герман открыл рот, он поднял руку, словно обороняясь:

— Ни слова! — закричал он. — Ты не должен был этого говорить, Герман! Довольно, довольно! Ни слова!

Герман сказал, что провел целые сутки на ногах и что ведь в конце концов Антон разнес лошадей в пух и прах.

Антон желчно рассмеялся:

— И это, по твоему, лошади? Да твоя тетка просто-напросто обманула тебя! Околпачила, как последнего дурака! А попробуй только заикнуться об этом, — ревел Антон вне себя, бросая на Германа такие взгляды,