Прекрасное зло - Энни Уорд

Джулия говорила официальным, врачебным тоном, но я знала, что она меня любит. Моя сестра не была безразличной, она просто привыкла быть отстраненной. Ей каждый день доводилось копаться в человеческих органах. Она сталкивалась со смертью постоянно.

– Когда мы тебя вытащили, я увидела, что тебя не разрубило винтом. – Сделав паузу, Джулия отхлебнула своей диетической колы. – Ну… это уже было хорошо. Я надеялась, что мозг твой тоже не поврежден.

– Он так никогда и не извинился, – тихо и напряженно сказала мама.

Готовясь к приходу приглашенных на похороны, она ползала по полу на четвереньках, собирая то, что не удалось вычистить пылесосом.

– Он так никогда и не извинился, – повторила она громче, явно желая получить ответ. – И никогда не предложил помочь с оплатой лечения.

– Да ладно тебе, мама, – сказала я. – Я прощаю дедушку. И тебе нужно поступить так же. Все в порядке.

– Вот, значит, что ты думаешь? – спросила мама. Она глядела на меня округлившимися глазами, сжав в пальцах клок рыжеватой собачьей шерсти. – Все в порядке, Мэдди? Правда? Но с тех пор ты уже никогда не была прежней!

Полагаю, она права. Я провела две минуты под водой, дрыгая ногами и колотя руками по воде, а затем еще четыре минуты без воздуха, болтаясь у кормы лодки, пока моей сестре не удалось наконец распутать намотавшуюся на винт веревку. Лишь тогда она сумела расстегнуть спасательный жилет и вытащить меня.

Там, внизу, что-то изменилось. Перед тем как я потеряла сознание, со мной произошла какая-то глубокая трансформация. В ту самую секунду, когда я утратила всякую надежду выжить, мой разум охватила безумная экстатическая необузданная эйфория, радость такой силы, что я была немедленно ею пленена; это чувство было настолько полным и пламенным, что я открыла рот и втянула в себя воду. То, что мне нечего бояться, стало для меня столь же очевидным, как два плюс два или что небо синее.

А затем меня спасли. Когда я очнулась на причале, мой розовый купальник с оборками был разодран в клочья. Я видела мучительные выражения на лицах своих родных и раскрытые рты полудюжины седовласых зевак в гавайских рубашках. Папа прекратил колотить меня в грудь. На его лице читалась смесь удивления и неверия. Завывали сирены. Я была голая и в шоке. Помню, что, пока меня тошнило целым озером воды, в моей голове вертелась странная мысль: я была свободна. Я ощущала на языке отвратительный вкус ила и мокрого песка и все равно могла думать лишь о том, что свободна.

Затем была больница с шептавшимися врачами и капельницами седативных препаратов, наполнявших меня до ужаса знакомым чувством блаженства, испытанным мною под водой. А затем пришел долгий сон под мерный шум медицинского оборудования. Я провела в реанимации шесть дней, пока из моих легких через трубку откачивали грязную воду озера Тапавинго.

Разумеется, моя мама была права. Я изменилась. Именно тогда моя эксцентричная бабушка стала проявлять ко мне такой интерес. Когда я поправилась, меня охватило желание вдохнуть в себя весь мир. Это желание было таким же отчаянным, как и то, что заставило меня сдаться и вдохнуть воду этого жалкого, вонючего озерца. Я хотела жить. Жить так, словно я сама изобрела этот мир и в нем было в десять раз больше смыслов, чем на самом деле. Я хотела ЖИТЬ с большой буквы.

Справедливости ради нужно признать, что после этого происшествия я действительно чувствовала себя непобедимой. Словно меня вычеркнули из какого-то космического гроссбуха, отпустив на свободу. Свобода. Свобода прыгать, летать сквозь огонь, рисковать, делать ошибки и безрассудно мчаться туда, откуда другие не возвращались.

Как же я хотела жить! Должна была! Жить и бегать в темноте. Именно это я и делала в кемпинге. Убегала под покровом ночи. Я должна была умчаться прочь. Если бы я этого не сделала, что бы случилось с Чарли?

Вот такие дела, Кэми Джей. Да, кстати. За мной гнались. И, возможно, я не упала.