Навеки твой - Карен Хокинс

Собственное дыхание сквайра замерло у него в глотке. Ни звука? Элизабет храпела во сне с детских лет.

Сквайр ухватился за голубой плащ. Если он не узнает, в чем дело, то…

Миссис Блум услышала вопль, сидя в гостинице у камина и поднеся первую чашку вожделенного чая к жаждущим губам. С глубоким сожалением поставив чашку на столик, она схватила свою мантилью и выбежала во двор.

Возле кареты, в ярости ломая руки, стоял сквайр с багрово-синей физиономией.

А перед ним, закутанная в знакомый голубой плащ, стояла вовсе не Элизабет, а ее горничная с темно-каштановыми волосами.

– Ты… ты… ты… – только и мог произнести сквайр. Миссис Блум подбежала к нему.

– Что это значит? – обратилась она к горничной. – Как ты могла? Где мисс Хиггинботем? Отвечай немедленно!

Не слишком храбрая Джейн была тем не менее сильно привязана к своей хозяйке и считала, что отец Элизабет поступает жестоко, желая во что бы то ни стало разлучить ее с обожаемым Генри. Джейн также считала, что доводить до горьких слез милую и добрую мисс Хиггинботем – настоящее преступление. Горничная находилась целиком и полностью под обаянием Элизабет, особенно после того, как та с душераздирающими подробностями поведала ей о том, что сквайр собирается нанять вместо Джейн другую женщину, постарше и более степенную, которая будет не только прислуживать его дочери в Лондоне, но и следить за ее поведением. Стало быть, дни, которые Джейн еще предстоит провести с обожаемой хозяйкой, сочтены.

Понимая, что ей нечего терять, Джейн согласилась занять место Элизабет в карете. Это был единственный способ доказать хозяйке свою любовь перед тем, как вернуться в деревню, и преданная горничная была готова к ярости сквайра и его крикливым угрозам.

Однако миссис Блум прервала бурные тирады сквайра одной короткой фразой:

– Это нас ни к чему не приведет.

Сквайр умолк и застыл на месте.

– С вашего позволения, сквайр Хиггинботем, я хотела бы побеседовать с мисс Джейн, – продолжала миссис Блум, вперив суровый взгляд в трясущуюся от страха девицу и добавила: – Наедине.

Она взяла Джейн за ухо и повела в гостиницу.

Что происходило дальше, сквайру не суждено было узнать. Стоя во дворе, он слышал только громкие, но неразборчивые речи миссис Блум и рыдания девушки.

Наконец миссис Блум вышла из гостиницы широким решительным шагом. Хозяин и хозяйка гостиницы взирали на нее с возросшим уважением.

– Сквайр Хиггинботем, пожалуйста, велите кучеру везти нас в Стирлинг.

– Разумеется, но…

– Езжайте со мной, и по дороге я вам расскажу, что натворила ваша глупенькая дочь. Но нам надо спешить, нельзя терять ни минуты. – С воинственным огнем в глазах миссис Блум добавила: – Мы должны спасти не только вашу дочь, но и мисс Платт, поскольку я опасаюсь, что она тоже оказалась во власти настоящих авантюристов!

Хорошая жизнь – наилучшая месть. Для тех, кто хочет причинить вам вред, это самая горькая пилюля.

Старая Нора из Лох-Ломонда – трем своим маленьким внучкам в холодный зимний вечер

Миссис Оугилви готовилась умереть. О нет, не в физическом смысле, скорее, в эмоциональном, что гораздо хуже обычной смерти.

Они найдут ее здесь, в ее постели, одетую в самое лучшее шелковое неглиже розового цвета, глаза устремлены в потолок, и в них пусто, никаких эмоций.

Она в задумчивости сдвинула брови. Нет, эмоции должны присутствовать в ее взгляде. Быть может, неописуемая аура страдания. Да! Именно это они увидят. Бесконечное страдание.

Если бы Виола закрыла глаза, она могла бы почти воочию увидеть всю картину. Рыдающих слуг, ошеломленное выражение на лице у врача, раскаяние в глазах свекрови. Уже одно это вызвало у Виолы улыбку, поскольку именно вдовствующая свекровь стремилась ее погубить. Виола в этом не сомневалась.

Виола приехала в Стирлинг ухаживать за свекровью, заболевшей лихорадкой. Вдова взирала на невестку как на ангела, но Виола понимала, что так будет лишь до тех пор пока в ней нуждаются.

И действительно, как только вдова встала с постели, начались не слишком деликатные нападки, критические замечания сыпались как из рога изобилия. К сожалению, именно в этот день пошел снег, и Виола задержалась с отъездом. Задержалась в доме, хозяйка которого считала, что Виола «не слишком подходящая пара для моего Джеффри».

С возрастающим недовольством наблюдала Виола за тем, как растут сугробы вокруг старого сырого дома. Ей так не хватало уюта и элегантности собственного дома, не хватало присутствия любимого Джеффри и замечательной дочери, ее красавицы Венеции.

Именно Венеция служила причиной постоянных разногласий между невесткой и свекровью. Старая летучая мышь одно время то и дело повторяла, что Венеция «пропадает» без мужа, и намеками давала попять, что виновата в этом Виола.

Ничто, ну просто ничто, не могло быть более далеким от истины! Виолу даже сейчас затрясло при воспоминании о несправедливых обвинениях, намеках на то, что она-де плохо воспитала дочь, и, что еще хуже, на то, что она из чистого себялюбия удерживает Венецию дома, чтобы та вела хозяйство вместо того, чтобы выйти замуж.

Виола вцепилась в простыню, от души желая, чтобы в руках у нее вместо простыни оказалась тощая шея вдовствующей старухи. Знала бы старая ведьма, сколько усилий прилагала Виола, чтобы заинтересовать Венецию хоть одним из множества достойнейших молодых мужчин, которых она с этой целью приглашала в Оугилви-Хаус, знала бы, сколько денег было истрачено на эти приемы, сколько выездов в свет они с дочерью делали в течение сезона…

И все впустую.

Нельзя сказать, чтобы Венеция была необщительной. Не была неблагодарной, не отказывалась от участия в развлечениях, но никогда не говорила ни о своих впечатлениях, ни о мужчинах, с которыми знакомилась. Ни развлечения, ни мужчины ее не интересовали.

Виола имела собственное мнение насчет того, почему Венецию так трудно увлечь. Мужчина носил имя Грегор Маклейн и являл собой чертовское неудобство с самого начала. Трудно было ожидать, чтобы Венеция уделила внимание простому смертному, если при ней находился Грегор Маклейн. Виола ловила себя на том, что и сама на него заглядывается. Может, оно и смешно, однако этот мужчина был слишком красив, чтобы устоять перед ним.

Венеция давно перешагнула черту брачного возраста, и Виола больше всего на свете желала подержать на коленях: хоть одного внука или внучку до того, как уйти из жизни.

Поэтому обвинения свекрови Виола воспринимала особенно болезненно и сейчас лежала на постели, сжимая в руке флакон с нюхательной солью.

Она приподняла голову с подушки и посмотрела на часы на каминной полке. Они показывали пять минут пятого. Виола лежит у себя в комнате более трех часов, и до сих пор никто не заглянул к ней, не спросил, почему она не вышла к чаю. Виола снова откинулась на подушке, в животе неприятно заурчало. Разумеется, вдовствующая особа вскорости пришлет кого-нибудь узнать, не заболела ли она. Это если в планы злобной фурии не входит потворствовать тому, чтобы Виола уморила себя голодом и…