На самых дальних... - Валерий Степанович Андреев

другу. О перехваченной записке сендо Ямомото, конечно, уже знал. Между ними началась перепалка. Земцев хорошо видел из рубки, как Ямомото что-то выговаривал Абэ Тэруо, а тот только хлопал глазами и молчал. «Наверно, за записку мозги вправляет, — подумал Земцев. Они напоминали ему пауков в банке. — Паника в рядах! Это хорошо. Пусть думают, что ключик у меня в кармане. Было бы еще здорово, если бы кто-нибудь сунулся проверить тайничок. А может, у кого и развяжется язык — перспектива сесть за сговор вряд ли их устраивает».

Он им сейчас не завидовал. Правда, он не завидовал и себе, но ему не хотелось думать о том, что его ждет в подразделении, какие последствия. Об этом потом, как-нибудь на досуге. Чего бы мы добились в жизни, если б заранее подсчитывали все свои будущие грехи и шишки? Он усмехнулся. Семь бед — один ответ.

Земцев спешил закончить разгрузку, прежде чем Громовой узнает об этом его самоуправстве и сможет помешать. Он не питал к майору никакой неприязни. В конце концов каждый поступает согласно своим убеждениям: одни с пользой для дела, другие — ему во вред, но все без исключения с благими намерениями. Он знал, что Громовой поступает так с благими намерениями, и не осуждал его. Нет, это не позиция всепрощенчества, не компромисс. Люди добровольно заблуждаются не оттого, что они в сущности своей так уж безнадежно плохи, просто в них очень развито чувство самосохранения. А кто их осудит за это, кроме них самих?

Работа подвигалась быстро. Четверо трудились в трюме, двое — на палубе, а еще трое грузили улов на машины. На лебедке стоял Мияке, заменивший по распоряжению Земцева больного старика-моториста. Все шло без заминки. Это было нетрудно. Весь улов — три тонны королевского краба — был у японцев тщательно отсортирован и расфасован по ящикам, ящики перехвачены сверху липкой цветной лентой. Прилов тоже был знатный — огромные, в человеческий рост, туши палтуса, такие же гигантские блины камбалы и мелочь, разобранная по сортам и так же, как и краб, расфасованная по ящикам.

На пирсе, как всегда в таких случаях, быстро собралась публика — матросы с «эресов», рабочие с комбинатов, парочки, разгуливающие вечером по берегу. Сыпались комментарии, в основном одобрительные. Публика со знанием дела покачивала головами.

— Что, нравится работа? — спрашивал Скрабатун с явным намерением подзадорить матросиков.

— Ничего. Культурно, — соглашались те.

— То-то, мальчики, учитесь хозяйничать у империалистов! — Скрабатуна хлебом не корми — дай поговорить за жизнь. Любит старшина докапываться до сути. — И учтите, они на дядю работают. Не то что вы — на себя. Треску ловим, горбушу за борт бросаем!

— Да мы что? У нас план, — оправдывались матросы. — Условия…

— Условия! — Старшина даже фыркнул. Если бы не наказ старшего лейтенанта в оба глядеть за шкипером, он бы показал этому умнику условия, взял бы за ручку и ткнул носом: на, полюбуйся, вот истинное лицо империализма! А это все фасад — первоклассный локатор, фреоновая морозилка в трюме, машина в порядке — дизель, ящички с красивыми этикетками, цветные ленточки. Нет, оно, конечно, культурно, слов нет. Тут надо у них поучиться. Но за этим изнанку умей разглядеть. А изнанка тут смердящая, настоящее дно. Вместо жилых помещений для рыбаков — жалкие вонючие конуры в носовой и кормовой части, туда втискиваешься, только скрючившись в три погибели. Ни обсушиться, ни помыться, не говоря уже про кино и прочий комфорт. По сравнению с японцами наши матросы на «эресах», а тем более на траулерах и плавбазах, живут как короли: просторные кубрики, а то и отдельные каюты, кино, душ, возможность обсушиться, по-человечески отдохнуть. А он говорит — условия!

Скрабатуна так и подмывало все это продемонстрировать для наглядности, но сейчас был не тот случай, надо было приглядывать за шкипером, как бы чего не отмочил.

Все шло неплохо. И главное — быстро. Но Земцев был недоволен. Уж больно образцово-показательно вели себя японцы, никто из них даже не пытался куда-нибудь отлучиться, хотя в работе и случались нередкие паузы, приходилось ждать, пока обернутся машины. Земцев догадывался: больше всего их смущало, конечно, его присутствие. После недолгого колебания он решил отлучиться. И это было как нельзя кстати: ему давно хотелось повидать Логунова и переброситься с ним хотя бы парой слов.

Сделав старшине необходимые распоряжения, Земцев покинул пирс и быстро зашагал в сопку.

Бориса он застал одного. Тот был немало удивлен его визитом и очень обрадовался.

— Ну, Земцев, ты меня просто балуешь!

— А где Таня?

— У твоей Нины. Ты что, не в курсе?

— А я был дома?

— Ну, ты даешь, Земцев!

— А ты думаешь, как достается дознавателю его хлеб?

— Ну и как же он достается?

Земцев тяжело опустился на табурет, снял фуражку и ничего не ответил.

— У тебя неприятности? Что-нибудь случилось?

— Нет, Боря, все нормально. Теперь все в порядке.

— А было худо?

— Дальше некуда.

— Да, радио, конечно, спутало все твои карты.

— А ты откуда знаешь? — удивился Земцев.

Борис кивнул на транзистор:

— Дьявольское изобретение двадцатого века.

Земцев очень рад был повидать Логунова, но ему не хотелось, чтобы тот говорил сейчас слова сочувствия, и Борис их, слава богу, не говорил.

— Слушай, Земцев, а может, тебе действительно отпустить шхуну, а? Никаких тебе волнений, вовремя будешь питаться, каждый день видеть семью. Да и начальство лишний раз не заругает. Поди плохо?

— Поздно, Боря.

— Я так и знал. Что ж ты молчишь?

— А что говорить? Дело сделано, пришел к пирсу, сдал улов.

Борис даже присвистнул.

— Обратной дороги нет. Кажется, есть такое кино.

— Да, кино получается.

Помолчали. Борис произнес уже серьезно:

— Слушай, Дима, если для тебя важно, что я сейчас скажу, то изволь. Если бы я мог подняться со своим разрезанным брюхом, то немедля отправился бы на пирс и помог тебе разгрузить это хозяйство.

— Спасибо, Боря. Больше ничего не надо говорить. Именно это я и хотел от тебя услышать.

Земцев встал и пошел к выходу. В дверях обернулся:

— Да, ты знаешь Сидэки Сёйдзё?

— Как же! Восходящая звезда эстрады. Кумир японской молодежи.

Земцев шагал к пирсу с ощущением вновь обретенной уверенности. От души как-то сразу отлегло. Что ни говори, а когда один взваливаешь на себя солидный груз, очень даже просто не рассчитать силы. Но вот в критическую минуту, в «мертвой точке», кто-то подставляет свое плечо, и ты вдруг чувствуешь: ничего, ты еще в порядке, тянуть еще можешь, есть порох…

«Мертвая точка» миновала. Он снова готов был действовать.

Громовой старался казаться спокойным. Подчеркнуто спокойным. И был предельно краток. В такие минуты Земцев очень уважал