Смертельная белизна - Роберт Гэлбрейт

– Это мой племянник, Джек, – холодно прервал ее Страйк.

Сейчас одно лишь упоминание Шеклуэллского Потрошителя было ему омерзительно. Девичья улыбка померкла.

– Подождите, пожалуйста, в коридоре. Нам нужно взять кровь, поставить другие капельницы и сменить катетер.

Страйк встал на костыли и вновь послушно вышел из палаты, стараясь не смотреть на другие тела, подсоединенные к жужжащей аппаратуре.

Когда он добрался до столовой, половина мест уже была занята. Небритый, с набухшими веками, он двигал свой поднос по направлению к кассе и, только расплатившись, сообразил, что не сможет управляться одновременно и с подносом, и с костылями. На помощь ему поспешила совсем юная девушка, протиравшая столы.

– Спасибо, – буркнул Страйк, когда она опустила поднос на столик у окна.

– Не за что, – ответила девушка. – Посуду оставьте, я сама уберу.

От этой небольшой любезности Страйк неуместно расчувствовался. Забыв о взятой на завтрак поджарке, он достал телефон и вновь написал Люси:

Как он и предполагал, телефон зазвонил в тот миг, когда нож коснулся яичницы.

– Билеты у нас на руках, – без предисловий начала Люси, – но рейс только в одиннадцать.

– Нет проблем, – ответил он. – Я никуда не спешу.

– Он проснулся?

– Нет, ему дали снотворное.

– Он будет в восторге, когда тебя увидит, если проснется до того, как… если проснется…

Люси разрыдалась. Страйк с трудом разбирал слова:

– …скорее бы домой… его увидеть…

Впервые в жизни Страйк обрадовался, услышав Грега, который отнял у жены трубку:

– Не передать, как мы тебе благодарны, Корм. Впервые за пять лет уехали на выходные вдвоем, и что из этого вышло?

– Все по закону подлости.

– Да уж. Он жаловался, что живот болит, а я подумал – симулирует, просто не хочет, чтоб мы уезжали. А теперь кляну себя: вот урод.

– Не волнуйся, – в который раз произнес Страйк и добавил: – Я никуда не спешу.

После короткого обмена репликами и слезливого прощания Люси отсоединилась, и Страйк остался наедине со своим «полным английским»[31]. Под лязг приборов и звон посуды ел он методично и без аппетита, среди других несчастных, растревоженных людей, ковыряющих жирные, переслащенные блюда.

Разделавшись с беконом, он получил сообщение от Робин:

Сейчас дело Чизуэлла казалось чем-то далеким, но, прочтя этот текст, Страйк испытал сразу два непреодолимых желания: закурить и услышать голос Робин. Оставив на столе поднос, как предложила ему милая девушка, он снова встал на костыли.

У входа в больницу дымила горстка курильщиков, которые, сутулясь на утренней прохладе, смахивали на гиен. Страйк зажег сигарету, глубоко затянулся и перезвонил Робин.

– Привет, – сказал он, когда она ответила. – Извини, что не выходил на связь – я в больнице…

– Что случилось? Ты цел?

– Да, со мной все в порядке. Здесь мой племяш, Джек. У него вчера лопнул аппендикс, и он… ему…

К стыду Страйка, у него сорвался голос. Пытаясь взять себя в руки, он невольно задался вопросом: когда ему в последний раз доводилось лить слезы? Наверное, от боли и ярости – в армейском госпитале в Германии, куда его доставили воздушным путем из кровавого котла, где ему оторвало ногу.

– Йоп… – вырвался у него один-единственный слог.

– Корморан, что с ним стряслось?

– Его… он сейчас в послеоперационной палате, – выдавил Страйк, морщась от невозможности говорить ровно. – Его мама… Люси… и Грег застряли в Риме и просили меня…

– С кем ты там? Лорелея с тобой?

– Боже упаси.

Слова Лорелеи «я тебя люблю» остались далеко в прошлом, хотя он услышал их всего две ночи назад.

– Что говорят врачи?

– Говорят, что выкарабкается, но ты же понимаешь, он… он в реанимации. Черт!.. – проскрипел Страйк, вытирая глаза. – Прости. Не выспался.

– Какая больница?

Страйк ответил. Довольно резко попрощавшись, Робин повесила трубку. Страйку осталось только докуривать сигарету и попеременно вытирать рукавом то глаза, то нос.

Бесшумная палата была залита солнцем. Страйк вновь прислонил костыли к стене, сел у койки Джека со вчерашней газетой, удачно прихваченной из комнаты для посетителей, и стал читать статью о том, что «Арсенал», вероятно, вскоре продаст Робина ван Перси в «Манчестер юнайтед».

Через час в палате появились хирург и анестезиолог; остановившись у койки Джека, они приступили к осмотру, и Страйк поневоле стал свидетелем их негромкого профессионального разговора.

– …не удалось опустить уровень кислорода ниже пятидесяти процентов… стойкая пирексия… мочеотделение в последние четыре часа снизилось…

– …повторный снимок грудной клетки… проверить, что там в легких.

Совершенно подавленный, Страйк ждал хоть какой-нибудь внятной информации. В конце концов к нему повернулся хирург:

– В данный момент он у нас находится под действием седативных препаратов. К отключению кислорода пока не готов, а кроме того, необходимо нормализовать водный баланс.

– Как это понимать? Ему стало хуже?

– Нет, случай весьма распространенный. У него серьезная инфекция. Пришлось делать тщательное промывание брюшной полости. Для верности назначил ему рентген грудной клетки – убедиться, что после реанимационных манипуляций у него не повреждены внутренние органы. Я скоро еще зайду на него взглянуть.

Врачи перешли к забинтованному с головы до ног подростку, от которого отходило еще больше проводов и трубочек, чем от Джека. Страйк остался наедине со своими тревогами и волнениями. В ночные часы медицинские аппараты виделись ему дружелюбными живыми существами, помогающими его племяннику выздороветь. Теперь они превратились в неумолимых судей, которые выставляют свои оценки, показывающие, что Джек угасает.

– Зараза, – пробормотал Страйк, придвигаясь в кресле поближе к кровати. – Джек… твои мама с папой… – Он почувствовал предательское пощипывание под веками. Мимо палаты шли две медсестры. – …Йопт…