Рассказы о прежней жизни - Николай Самохин

Как я заблуждался тогда! Во-первых, по части количества. Верно, кое-что приумножилось. Но что касается книг и, следовательно, известности, то здесь я попал пальцем в небо. Первая книжка так и осталась единственной, грандиозный мой роман захромал в самом начале пути, и я осел в тихой издательской заводи – редактировать чужие количественные прибавления.

Ошибочным было и моё предсказание невозможности в будущем новых качественных состояний. Просто я не знал, что можно ещё сделаться путешественником, филателистом, брошенным мужем, рыбаком-подлёдником, человеком, имеющим строгий выговор с последним предупреждением, любовником, членом родительского комитета, дачником. И всякий раз, за каждым маленьким порожком так любопытно, оказывается, взглянуть на себя нового.

Кем я, например, был до приобретения дачи? Стыдно сознаться: я был Бобиковым… В нашей девятиэтажке сто две квартиры. Сто две семьи живут в доме, по сути – средних размеров деревенька. Как мы живём? Не говоря уже о том, что второй подъезд для нас вообще Австралия, мы даже в собственном, первом, друг друга не знаем. Лично я раскланиваюсь только с одним человеком, с артистом театра музыкальной комедии Кручёных: меня представляли ему на одном банкете. Кручёных отвечает на мои кивки, но – я по глазам вижу – не подозревает, с кем здоровается.

Год назад к одной жиличке приехала из деревни племянница. Она, естественно, знала фамилию тётки, помнила дом, а вот номер квартиры забыла. Наивная эта девушка стала искать тётю по фамилии – стучаться во все двери подряд и спрашивать: не здесь ли живёт такая-то? В первом часу ночи её, заснувшую от усталости на площадке восьмого этажа, пожалели жильцы из сорок восьмой квартиры – пустили переночевать. На другой день они догадались вывесить на дверях подъезда объявление: «Товарищ Сидоркина М.Ф.! К вам приехала племянница, Фокина Галина. Обратитесь в кв. 48». Объявление провисело четыре дня, но тётя не явилась. То ли она не обратила внимания на эту бумажку, то ли уезжала куда на время, то ли, может быть, приболела и, наоборот, никуда из дому не выходила. На пятый день сын хозяйки квартиры сделал племяннице предложение – и она, поскольку денег на обратную дорогу у неё всё равно не было, согласилась… Только через два месяца тётя и племянница случайно встретились возле мусоропровода: оказалось, тётя живёт в соседней квартире, в сорок девятой. Между прочим, в день, а вернее в ночь свадьбы возмущенная Сидоркина М.Ф. звонила в милицию, требовала призвать к порядку соседей, которые своими песнями да плясками не дают ей заснуть.

Хорошо ещё, что в нашем доме, как, впрочем, и в других домах, полно собак. Благодаря собакам, с лёгкой руки моей дочки, многие из нас обрели фамилии. Есть Рексовы, Шерхановы, Чарлины, Амуровы. Есть Булькины, Пупсиковы, Фифкины… Сам я, повторяю, долгое время назывался Бобиковым. Пока наш Бобик не запропал. Теперь я снова неизвестно кто.

Иное дело – дача. Здесь я не безликая «тридцать седьмая квартира», я – человек с именем, отчеством и фамилией. Не прошло и месяца, а со мной здороваются, осведомляются про дела и настроение, интересуются сортом моей смородины, спрашивают, где я достал вагонку, подсказывают, где купить гвоздей. Жизнь здесь открытее (в тесные домики её не спрячешь – она вся проходит в огороде) и уровень артельного духа выше. Вообще, дачный посёлок напоминает мне полудеревенскую улицу моего детства. Как на той улице, здесь всё про всех известно, как на той улице, мне одалживают здесь соли, а у меня просят на время выдергу.

А главное, меня окружают люди, а не обитые дерматином двери с номерными знаками и телескопическими прицелами смотровых глазков. Я могу наблюдать своих соседей, думать о их жизни, любить их или презирать, зная при этом – за что люблю или за что презираю.

Вот сейчас один из моих соседей, писатель Артамонов, раскинув руки и ноги, лежит на последнем клочке целины, на зелёном бугре, пупком выпирающем посреди участка. Бледнокожий, костлявый Артамонов похож на распятого Христа: живот провалился, рёбра пересчитать можно.

– Не да-а-а-м! – протяжно кричит Артамонов, уставя в небо жидкую бороду.

На него с трёх сторон, пыля, как сельхозагрегаты, наступают с лопатами в руках жена, тёща и племянница. Они роют бугор с весёлой яростью, коротко взмахивая, разбивают комки земли, вот-вот примутся рубить конечности Артамонова.

…Артамонов отстоял-таки свой бугор. Точнее – отлежал. Дамы, докопав чуть ли не до подмышек, остановились, опёрлись на лопаты, тяжело дышат, смотрят на Артамонова, словно раздумывая: запахать его или оставить? Решили всё-таки оставить: повтыкали лопаты в землю и молча разошлись.

Кроме этого спасённого бугра, на участке Артамонова есть ещё одно, не занятое под овощные и плодовые место: площадка метров в десять квадратных между малинником и летней кухней. На площадке врыт теннисный стол. Не знаю, отвоевывал ли в свое время хозяин эту территорию, но если отвоевывал, то себе на погибель. Теннисный стол – каторга Артамонова, его галеры. Раза два-три в день жена подходит к столу и требовательно стучит по нему ракеткой:

– Артамоша!.. Становись!

На веранде смолкает стрёкот машинки. Артамонов, заранее втянув голову в плечи, обречённо плетётся к ристалищу.

Супруга поджидает его, воинственно пошевеливая налитыми бёдрами (энергию этой женщины не могут укротить ни стирка, ни поливка, ни прополка).

Начинается избиение.

У жены мощные руки и хорошо развитые плечи, она режет вялые подачи Артамонова справа и слева, то и дело шарик с пулевым свистом летит в малинник, и Артамонов, ёжась, лезет в колкие заросли – добывать его оттуда.

Жена не позволяет Артамонову халтурить. Играет она азартно, шумно, не переставая руководить действиями супруга.

– Достал! – грозно выкрикивает она. – Молодец, дуся!.. А – ещё разик!.. А – в уголок!..

Выиграв с большим преимуществом несколько партий, жена говорит:

– Ну, хватит. Давай просто так, без счёта. Потренируемся. Я буду бить в правый угол, а ты отрабатывай подсечку.

И ещё минут двадцать гоняет взмокшего супруга.

Тренировки эти, насколько я заметил, Артамонову не помогают. Видать, он достиг своего потолка, и дальше, хоть тресни, подвинуться не может.

После жены за Артамонова принимается тёща.

Артамонов малодушничает, прикрываясь благородными мотивами.

– Позвольте, – отнекивается он. – Я проиграл и, стало быть, должен уступить ракетку. Пусть Антонина Петровна сразится с победителем.

Но трюк этот у него не проходит.

– Ладно, сыграй с мамой, – великодушно разрешает жена. – Мне пирожки надо достряпать.

Тёща – семейный чемпион. Обычно она «делает» Артамонова на сухую. Правда, больше одной партии подряд тёща не играет. Такое у неё правило. Чемпионское. Но Артамонову от этого не легче. С тёщей надо «выкладываться». Победа над заранее поднявшим лапки противником не доставляет ей удовольствия. Она может даже капризно положить ракетку, если заметит, что зять не проявляет должного энтузиазма и готов сдаться без борьбы. А это хуже любого поражения.