Мир иной. Что психоделика может рассказать о сознании, смерти, страстях, депрессии и трансцендентности - Майкл Поллан

Но сбалансированная оценка рисков и выгод, связанных с психоделиками, была в то время редким исключением, и в результате развязанная учеными-академиками и прессой политика их неприятия привела в 1966 году к бурному всплеску моральной паники. Общее настроение прекрасно отражает ряд заголовков ведущих газет того периода: «Элэсдешник обвиняется в убийстве учителя»; «Подсевший на ЛСД юноша прыгает с железнодорожного моста»; «Эпидемия ЛСД грозит затопить всю Калифорнию»; «Шесть студентов ослепли от ЛСД, глядя на солнце»; «Девочка пяти лет съела белый порошок [ЛСД] и сошла с ума»; «Страшный наркотик деформирует сознание и убивает»; и наконец, «Чудовище среди нас: наркотик под названием ЛСД». Даже журнал Life, девять лет тому назад поместивший на своих страницах восторженную статью Гордона Уоссона о псилоцибине и тем способствовавший пробуждению у публики горячего интереса к психоделикам, – даже Life присоединился к хору голосов, осыпающих психоделики проклятиями, опубликовав эмоционально-взвинченную историю, озаглавленную: «ЛСД: психический наркотик вышел из-под контроля и несет угрозу всему миру». И что с того, что совсем недавно издатель журнала и его жена сами принимали (под руководством Сидни Коэна) этот «наркотик» и расхваливали его как средство, с помощью которого можно зарядиться положительными впечатлениями и эмоциями? Да ничего. Теперь этим занимаются дети, а раз так, то он «вышел из-под контроля». Проиллюстрированная рисунками, на которых обезумевшие люди прячутся по углам, история предостерегала читателей, что «путешествие под действием ЛСД – это не всегда поездка туда и обратно», а скорее «одноразовая поездка – в сумасшедший дом, тюрьму или могилу»[35]. Как писала в 1965 году Клер Бут Люс в письме к Сидни Коэну, «ЛСД стал вашим чудовищем, вашим Франкенштейном».

* * *

Другим сильнодействующим препаратам, таким, например, как опиаты, которые потенциально тоже являются объектом злоупотреблений, удалось-таки отстоять свою самобытную идентичность в качестве законного средства медицины. Почему же это не удалось психоделикам? История Тимоти Лири, самого известного исследователя психоделиков, не позволяет с достаточной уверенностью утверждать, что можно было бы провести четкую грань между использованием психоделиков в научных и рекреационных целях и охранять ее в неприкосновенности, как границу. Этот человек намеренно – и, безусловно, с большой радостью – стер все границы. Но «личность» психоделика, вероятно, так или иначе имела существенное отношение к стиранию таких различий (как имели к ним отношение и личности людей вроде Тимоти Лири) или к недостаткам в их исследованиях.

Если что и обрекло на провал первую волну психоделических исследований, так это иррациональное изобилие их потенциала, обусловленного самими препаратами, – им и тем фактом, что эти химические соединения являются для нас сегодня тем, что мы назвали бы революционной технологией. Люди, работавшие с этими молекулами, не могли не прийти к выводу – подобно студенту-богослову, бегущему по Коммонуэлс-авеню, – что в вашем распоряжении вдруг оказалась магическая весть, наделенная силой изменить не только индивидуумов, но и весь мир. Если ограничить эти мощные молекулы стенами лаборатории или использовать их только на благо больных людей, то такое их применение было бы трудно оправдать, коль скоро с их помощью можно было бы многое сделать для всех людей, в том числе и для самих исследователей.

Возможно, неосторожность и безрассудство Лири заставляли его более щепетильных в вопросах нравственности коллег ежиться от страха, однако большинство из них разделяли вместе с ним эту безрассудность и, более того, даже пришли к более или менее тем же самым выводам о потенциале психоделиков; просто они, говоря о них на публике, были более рассудительными, чем он.

Кто из первого поколения психоделических исследователей оспорил бы вот это обращение, заимствованное из анналов классической безрассудности Лири, которое он произнес примерно в 1963 году: «Не сделайте ошибки: действие препаратов, способных расширять сознание, изменит все наши представления о природе человека, о человеческом потенциале и существовании. Игра вот-вот изменит свои правила, леди и джентльмены. Человек вот-вот найдет применение той сказочной электрической сети, которую он вмещает в своем черепе. Нынешним социальным учреждениям лучше бы как следует подготовиться к этим переменам. Увы, но на пути мощного прилива, назревающего уже два миллиарда лет, стоят наши любимые концепции. Словесная плотина вот-вот рухнет. Удирайте или же готовьте свой интеллектуальный плот к тому, чтобы сесть на него и плыть по течению»[36].

Так что, вероятно, истинный грех Лири состоял в том, что он не чурался убеждений – ни своих, ни чьих-либо еще в сообществе психоделических исследователей – и черпал в них смелость и мужество. Часто приходится слышать, что политический скандал разражается тогда, когда кто-то, имеющий власть и силу, ненамеренно разглашает истину. Лири слишком часто хотел сказать вслух (сказать любому, кто находился в пределах его слышимости) то, во что все остальные безусловно верили, но почли за лучшее молчать, чем откровенно об этом говорить или писать. Одно дело, когда используешь препараты для лечения больных и неприспособленных к жизни – общество в этом случае будет поощрять любые усилия, направленные на то, чтобы помочь своенравному индивидууму соответствовать его нормам, – и совсем другое дело, когда используешь их на то, чтобы лечить само общество, словно болен не человек, а именно оно, и на то, чтобы превращать явно здоровых людей в своенравных индивидуумов.

Как бы то ни было, но факт остается фактом: в силу самой ли природы первого поколения исследователей или в силу того, как сложился их опыт общения с психоделиками, но последние предстали глазам западного мира как нечто столь глубоко пагубное, что у различных западных сообществ не оставалось иного выхода, как их отвергнуть. ЛСД и в самом деле оказался кислотой, растворявшей практически все, с чем он соприкасался, начиная с иерархических подразделений психики (суперэго, эго и бессознательное), от них переходя к различным властным структурам общества и заканчивая всеми мыслимыми и немыслимыми границами – границами между пациентом и терапевтом, болезнью и здоровьем, «я» и тем, другим, субъектом и объектом, духовным и материальным. Если все эти границы являются проявлениями упорядоченности и уравновешенности, то есть чертами Аполлона, характерными для всей западной цивилизации, ведомой импульсом к утверждению различий, двойственностей и иерархий и к защите их, то психоделики, напротив, знаменуют неуправляемую силу Диониса, которая беспечно сметает прочь все эти подразделения.