Убийца из прошлого - Моника Кристенсен

Именно здесь спустя несколько дней после исчезновения Петера Ларсена со встречи ветеранов в Ню-Олесунне обнаружили его тело. К тому времени другие ветераны уже давно покинули архипелаг.

Они условились встретиться у старой церкви. За лето она заметно обветшала. Стекло в длинном узком окне возле двери было выбито, а сама полуоткрытая дверь криво висела на одной петле. Он уселся на поросшее мхом бревно у восточной стены, откуда хорошо была видна дорога. Но Миккель Сирма всё равно застал его врасплох, бесшумно выйдя из-за угла. Он на час опоздал, но ленсман ничего другого и не ждал.

Саам сел рядом, прислонился спиной к стене.

– Ну? Как поживает ленсман?

– Хуже и хуже с каждым днём. Сёр-Варангер не оккупирован, а заражён. Люди в форме повсюду, что твои тараканы.

– Я больше про работу спрашивал. Есть новости в расследовании убийства?

– Не много. – Ленсман вздохнул. – Ты слыхал, что я в Харстаде приболел? Обычный грипп, но он оказался кстати. Познакомился там с дамой. Ну, так вышло, что я у неё на диване переночевал две ночи. И вот игра судьбы, понимаешь. – Он едва заметно покраснел. – Она работает в тамошнем отделении компании, которая добывает уголь на Шпицбергене. Их контора находится на втором этаже в том же здании, что и склад, на котором нашли мотоцикл. И вот, когда я лежал там на диване, одуревший от жара и аспирина, меня вдруг осенило, что этот наш убийца мог исхитриться и отправиться морем на север. А икону прихватить с собой.

Миккель Сирма медленно кивнул.

– Неглупо придумано. И что ленсман собирается делать дальше? Он сообщил угольной компании о своих подозрениях? Можно верить, что там, на севере, его арестуют?

Ленсман был удивлён, что Миккеля Сирму так занимает это дело, и потому он спросил напрямик.

– Почему занимает? – Саам взял прутик и стал что-то чертить им в пыли. – Мы маленький народ, мы, саамы-скольты. Но у нас древние традиции, они уходят в прошлое на многие тысячи лет. И у нас есть свой язык. Некогда, в XVI веке, в эти пустынные земли пришёл монах из России. Он выучился нашему языку, потому что видел своё призвание в том, чтобы привести нас, простых людей, к своей православной вере. И мы до сих пор держимся этой веры. Эта церковь – одна из многих, построенных тем монахом и другими.

Миккель Сирма замолчал. Он молчал долго. Ленсман собирался было что-то сказать, но саам вдруг заговорил снова:

– Это убийство осквернило нашу церковь. Тот, кто убил священника, должен ответить за свои дела. Нам не дано знать, кто и когда свершит над ним суд. Но мы знаем, что так будет. Саамы-скольты терпеливы.

То, что сделали потом с церковью, для нас тоже важно. Пропало всё церковное убранство. Мы хотим, чтобы его вернули. И икона должна вернуться на своё место. Теперь она пропадает, наша церковь. Когда всё вернется, мы её восстановим. Чтобы нам было куда пойти. – Он повернулся и посмотрел на полицейского. – Ленсман обещал нам помочь вернуть икону. Мы на него полагаемся.

Ленсман тихо покачал головой – что он мог ответить?

– Это не так просто. В день, когда я покинул Харстад, на Шпицбергене угнали корабль. Харстадское отделение угледобывающей компании теперь под строгим надзором государственной полиции. Они и пальцем пошевелить не могут втайне от нацистов. Все письма перлюстрируются, радиосообщения прослушиваются. Угонщиков на борту ледокола захватили у Медвежьего острова. Они ждут суда. Дама, у которой я жил, боится, что почти всех приговорят к смертной казни. А кого не казнят, отправят в лагеря. Если кто-нибудь из нас проболтается о том, что компания могла нанять убийцу и помочь ему сбежать на север, эти сведения могут использовать как предлог для репрессий на шахтах Шпицбергена. Пока что мы ничего не предпринимаем. Но в «Стуре Ношке» чего-то ждут. Вероятно, эвакуации с архипелага. Возможно, после этого они смогут больше.

Двое мужчин ещё немного посидели молча. В лучах низкого закатного солнца пейзаж вокруг них пламенел жёлтым, красным и зелёным. «Наконец-то тишина», – подумал ленсман. Никто не обращался к нему на языке, который он предпочёл бы не слышать, никто не молотил кулаками по двери его кабинета, не тарахтели вонючие грузовики, колонны которых вытесняли с дороги всех остальных. Только далёкие крики птиц, комариный писк да шелест ветра в сухой листве.

– Твой лагерь где-то недалеко? Тебе ведь скоро уходить на зимние пастбища?

Миккель Сирма кивнул.

– А сам что будет делать?

Ленсман снова покачал головой.

– Не знаю. Здесь хорошо делать свою работу нельзя. Да меня здесь ничего и не держит. Не женат я. И, похоже, не буду. Может, стоит поискать место на юге.

– Есть у самого новости от вдовы?

– Короткое письмо. Живут они у её родителей на небольшой ферме. Ей вроде неплохо, сыну тоже. На следующий год пойдёт в школу, хотя он и маловат ещё. Но тогда ему хоть будет о чём думать. Так она пишет.

– Он видел отца, священника. С перерезанным горлом. Может статься, он теперь себя винит. Думает, несчастье потому случилось, что он отца оставил, а сам ко мне побежал. Но преступников он тоже ненавидит.

– Ну, один-то мёртв. Думаю, один из братьев застрелил другого. Вот мы какого человека разыскиваем. Холодного. Безжалостного. Расчётливого убийцу.

Но Миккель Сирма хотел и дальше говорить о сыне священника.

– Думает, что он в ответе. Ребёнок не должен учиться ненависти: когда он подрастёт, из ненависти может родиться жажда мести. Лучше будет, если дело как можно скорее разрешится – ради мальчика.

Ленсман принялся гадать, чего же саам от него хочет и зачем просил об этой встрече. Он знал Миккеля Сирму не один год, и никогда раньше тот так много не говорил. Саам как будто не надеялся увидеть его снова. Ленсману показалось, что они сидят и прощаются.

Он кивнул.

– Сделаю, что смогу. Но обстоятельства препятствуют следствию. Начальник полиции настроен против меня. Здесь, на севере, в государственной полиции скоро останется один хирд, мне перекроют все пути. Ты наверняка слыхал, что того австрийца, коменданта военного лагеря под Сванвиком, внезапно перевели в Польшу? Он плакал, когда мне об этом рассказывал. Думает, это потому, что он не справился с поимкой шпиона, и очень раздосадован.

– Слыхал.

– Теперь прибыл новый комендант, немец. Он не желает сотрудничать с норвежской полицией. Высокомерный хмырь, считающий, что якшаться с норвежцами ниже его достоинства. Никаких дел с местным населением он иметь не желает, разве что творить расправу над теми, кто ещё здесь остался. Каждый день новые аресты и казни.

А я уже сомневаюсь в том, что он существует, этот партизан. Разве может один человек всё время перемещаться, то и дело переходя через границу, да ещё каждый день радировать русским и союзникам? Особенно сейчас, когда полным ходом идёт кампания на Восточном фронте? Незаметно приходить и уходить, да ещё и выполнять задания? Нет, это наверняка разные люди.