Дар шаха - Мария Шенбрунн-Амор

– Это тебе Петерсон сказал?

Я покачал головой.

– Петерсон этого сам не понял. И я тоже запутался, когда мадам Мехди упомянула, что отца сдал кто-то местный по имени Галиб. Но пока летел назад, у меня было время подумать. Я сложил все, что узнал от разных людей, и наконец увидел настоящую картину.

Я пересказал беседу с Петерсоном, умолчал только о предположении, что отец под пытками выдал «стингеры» людям Хекматияра. Она и без этого плакала все время, пока я говорил.

– Теперь ты понимаешь, почему Виктор не мог пойти с отцом. Плейсту нужно было алиби. Поэтому он сказал отцу, что обязан быть на другой встрече, Петерсону – что отец и не просил с ним идти, а мне потом наплел, что предлагал отцу пойти с ним, но тот якобы отказался. Ему приходилось выдавать разным людям разные версии.

– Но почему он так спешил, почему даже не дождался газыря?

– Он не мог ждать – опасался разоблачения. И надеялся, что в любом случае получит газырь от тебя или от Петерсона. Конечно, сам Виктор не собирался менять газырь на «стингеры». Иранцы никогда даже не слышали о Викторе фон Плейсте. Он только хотел завладеть газырем. Но когда Петерсон потребовал дать номера «стингеров», которые иранцы якобы готовы обменять на газырь, весь замысел Виктора рухнул. А сразу после этого Петерсон убрал его из Афганистана.

– Саша, а все это насчет Афганистана можно доказать?

– Боюсь, что нет. Кто теперь этим станет заниматься? Столько лет прошло. Да и все улики косвенные: здесь Виктор наврал, там ты помнишь телефонный разговор, Петерсон что-то там в своей записной книжке накалякал. Поди теперь докажи, что это Виктор выдумал поддельные номера «стингеров». – Она плакала, и я постарался ее утешить: – Мама, не плачь. Возмездие все-таки свершилось, Виктор мертв, убит полицией и больше никогда никому не причинит горя.

– Он не только убил Тему, он еще зачем-то выкрал у меня его письма. По сравнению со всеми остальными его преступлениями это совершенная мелочь, но это какая-то бессмысленная жестокость.

– Может, и не бессмысленная. Может, он боялся, что в этих письмах есть что-то, что способно всплыть. Что-то, что Виктор очень хотел сохранить в тайне.

– Саш, Тема о Викторе писал только хорошее. Всегда.

– Там могло быть что-то необязательно негативное. Что-нибудь, что никогда не вызывало у тебя ни малейшего подозрения. Что-нибудь маленькое, неважное. Незапоминающееся. А сейчас это стало важно.

– Сейчас стало важно? Спустя двадцать пять лет?

– Да. – Я кивнул. – Помнишь, что случается через двадцать пять лет?

Ей было не до головоломок.

– Что?

– В этом январе рассекретят все, что имеется в архивах ЦРУ о 1992 годе. Вместе с письмами эта новая информация могла стать для Виктора опасной.

– Например?

– Например, в самых тайных папках ЦРУ написано, что есть такое арабское имя – Галиб. А в совершенно секретном грифе сказано, что «галиб» по-арабски значит «победитель».

– Не дурачься. Объясни нормально.

– Я же сказал, что отца людям Хекматияра выдал некий Галиб.

– И что это доказывает?

– В том-то и дело, что само по себе это ничего не доказывает. Другое дело, если бы сохранились отцовские письма, в которых бы упоминалось, что афганцы называли Виктора Галибом.

* * *

Спустя две недели раздался звонок. Это была мадам Мехди:

– Искандер-джун, вы подарили мне прекрасный сценарий. Прекрасный. Думаю даже частным образом поставить его на своей маленькой сцене. Я очень благодарна вам за него.

– Не за что. Один ваш соотечественник, знающий толк в сценариях, как-то сказал, что все хорошо придуманное непременно станет явью. Он оказался прав.

Она усмехнулась:

– В благодарность я хочу рассказать вам кое-что, что облегчит вам жизнь. Это по поводу газыря. – Она сделала паузу, я догадался, что она зажигает сигарету. – Искандер-джун, рано или поздно все попадает в Сеть. В руки хакеров каким-то образом попала программа, в которую были заложены тайные особенности наследственной газырии Пехлеви. Их сразу отчеканили такое количество, что теперь за этот шахский подарок и фунт фиников не получишь.

– Значит, прадедов газырь теперь не имеет никакой ценности?

– Увы, ни малейшей.

Я от души поблагодарил мадам Мехди за эту чудесную весть.

Вечером в ресторане мы с коллегами обмывали награждение Соболевой почетным званием «Лучший резидент 2017 года».

Я провожал ее из ресторана до машины. Небо было чистым, звездным, влажный воздух пах солью океана. Мне в этот вечер везло напропалую: Катина машина стояла далеко, и она шла, держась за мой локоть. Я невольно напрягал бицепс и старался идти прямо, хоть голова и кружилась от выпитого и от аромата ее горьковатых духов.

– Повезло мне, что сегодня нет твоего вечного Дениса.

– Денис не мой, Денис папин. У папы были какие-то совершенно безумные представления о моей здешней жизни. Он начитался о бандах вроде группировки Мара Сальватруча и был уверен, что в страшном Лос-Анджелесе постоянно идет перестрелка. Папа отпустил меня сюда только с условием, что со мной всюду будет телохранитель.

Я чуть с шага не сбился, узнав, что Денис, оказывается, не был моим счастливым соперником. Чуть заметно прижал ее руку к себе, радостно заявил:

– Денис – прекрасный телохранитель и отличный парень. И папа был прав, в тебя действительно стреляли. Мне просто повезло поймать эту пулю. Я до сих пор чувствую себя виноватым.

– Ты ни в чем не виноват. Я сама напросилась тебе помочь.

Мы дошли до ее «Рендж Ровера». Она остановилась у дверцы и подняла лицо. Ветер трепал ее волосы, она смотрела мне в глаза. Я не выдержал:

– Катя, если ты сейчас же не сядешь в машину и не захлопнешь дверь, у тебя будут все основания нажаловаться больничной администрации на мои домогательства.

В ответ она поднялась на цыпочки, обняла меня, и я впервые после Панамы снова почувствовал теплую нежность ее губ. Но на этот раз я неистово целовал ее. И она в ответ целовала меня так, что администрация была бы вынуждена призадуматься, кого из нас обвинять в сексуальном домогательстве. Я не мог перевести дыхание, меня трясло как мальчишку.

– Поедем ко мне.

Она кивнула. Я с трудом заставил себя пройти к пассажирскому сиденью.

Зато потом мы не отрывались друг от друга до понедельника. Если бы я умел говорить на фарси, я бы сказал, что ее сад оказался самым зачарованным, самым свежим и самым манящим. В нем текли самые сладкие родники, пели самые чарующие птицы, росли самые дивные плоды. Я горел, как подожженная газозаправка. И Катерина, тихоня, не уступала мне в безумии.

Конечно, я знал, что постель не самое подходящее место, чтобы взвесить чувства. Но я был уверен, что впервые в жизни встретил человека, с которым не хочу расставаться никогда.