Граница миров - Кристель Дабо

Космос придвинулся еще ближе, несмотря на риск эмоционального заражения.

– В Центре кризисная ситуация. Они постараются всё ускорить. Я, может, и не предел твоих мечтаний, но всё же не так опасен, как задетая жесть… то есть как то, что ждет тебя здесь.

Офелии не требовались очки, чтобы заметить чувство вины, которое проступало в чернильной темноте его глаз. Именно тут, рядом с этой каруселью, он напал на нее и укусил. Неужели он полагал, что она всё еще злится на него?

– Ты как-то сказал, что тебе некуда идти, – шепнула она. – Если однажды подвернется случай посетить Аниму, одна дверь для тебя всегда будет открыта.

Космос выдавил улыбку, на мгновение обнажившую белые зубы и вызвавшую румянец на скулах, потом, медленно пятясь, выбрался из толпы, делая мелкие шажочки, чтобы не привлечь к себе внимания, и всё больше расплываясь в глазах Офелии, пока не исчез окончательно. Он ушел.

Вдали первые воздушные суда начали маневрировать, готовясь к приземлению. Даже отсюда, наверно, будет явственно слышно, как самые знатные семьи Вавилона заголосят во всех коридорах Центра, бегая и разыскивая своих отпрысков, чтобы вернуть их домой. Не лучший момент и для перевоспитания тоже. Края ковчега обрушивались один за другим, и всем хотелось держаться вместе и никогда больше не расставаться.

Офелия сосредоточилась на собственных босых ногах, топчущих гравий. Не думать о Торне. Не думать о матери, об отце, о сестрах, о брате, о двоюродном дедушке-крестном, о тетушке Розелине, о Беренильде, о малышке Виктории, об Арчибальде, о Ренаре, о Гаэль, о Блэзе, о шарфе, об Амбруазе, кем бы он в действительности ни был, обо всех людях, рядом с которыми она так жаждала сейчас очутиться.

Не думать о нем.

Последовало долгое ожидание, за время которого небо еще не раз взрывалось грозовыми раскатами, пока наконец в толпе кто-то не появился. Офелия увидела лишь смутный желтый силуэт, только что взобравшийся на платформу карусели и вставший между деревянными тиграми, чтобы оказаться выше всех собравшихся. При его появлении перешептывания виновато смолкли.

– Я должна сделать два заявления.

Офелия узнала голос женщины со скарабеем, когда-то давшей странный совет, смысл которого так и остался недоступным: «Если вы и впрямь хотите понять другого, найдите сперва своего».

– Первое – это напоминание, – продолжила женщина. – Вы все, здесь присутствующие, пациенты и сотрудники, связаны контрактными обязательствами с Наблюдательным центром девиаций. Поэтому вы останетесь тут, в закрытом секторе, так долго, как будет действовать альтернативная программа. All right?[62]

Офелия плохо различала ее лицо, частично скрытое за темным пенсне, но ей показалось, что в голосе женщины поубавилось уверенности. Очевидно, массовое вторжение семей в корпуса классической программы не прошло даром. Космос был прав, Центр переживал критический момент. Но если директоров не существовало, то кто этот кризис урегулирует?

– Второе – это объявление. Нам недавно нанес визит официальный представитель Лорда Поллукса. Он не обладает полномочиями посещать закрытый сектор и, соответственно, не мог обратиться непосредственно к вам, но, учитывая исключительный характер сложившейся ситуации, я согласилась стать его глашатаем. Мой печальный долг известить вас, что климатическое явление пока не установленного происхождения унесло с собой ковчег «Дружной Семьи». Как и всех находившихся там курсантов, – добавила женщина после паузы. – Наш прекрасный город лишился не только будущих виртуозов, но и заведения, позволявшего достичь вершин мастерства. Это огромная потеря для всех нас. Мы выражаем самое искреннее сочувствие тем, чьи близкие оказались среди жертв обрушения.

Последовавшее молчание давило, как рухнувшая скала. Плотное и тяжелое. Его едва могло поколебать «DAR-DAR-DAR» роботов-нянь.

Даже старик замолк, выдав свое последнее «надо подняться вниз!».

И тут черные стекла женщины со скарабеем опустились вниз, направившись в одну определенную точку, куда вслед за ней устремились и взгляды остальных. Сидя на корточках, Секундина рисовала, нимало не смущенная тем, что внезапно стала предметом всеобщего внимания; свесившиеся волосы не позволяли различить ее лицо. На ней был простой больничный халат.

Офелию охватило ощущение, что ее тело обратилось в ту же материю, из которой состояла давящая тишина. Слюна, которую она с трудом сглатывала, казалось, превратилась в камни. Несмотря на все усилия, которые она прилагала, чтобы не называть его, чтобы дать ему последний шанс существовать, Октавио упал в пустоту.

– Это еще не всё, – продолжила женщина со скарабеем еще более траурным тоном. – Мне крайне sadly[63] и тяжело сообщить вам, что Леди Елена также находилась там в момент трагедии.

– Нет!

Крик вырвался из-под капюшона одной из сотрудниц. Это была Элизабет. Она согнулась пополам, обхватив себя руками, как будто получила удар в живот. Ее страдальческий вопль разнесся по всему парку аттракционов, отразившись от металлических конструкций каруселей и заставив вспорхнуть испуганную стайку голубей. Он пронзил Офелию, причинив ей боль. Это горе поглотило ее, сменив то, которое она не в силах была выразить. И всё же, если другие сотрудники отворачивались от Элизабет, Офелия оставалась единственной, кто был способен понять предвестницу.

Теперь, когда каждая потеряла кого-то из близких, они обе осиротели.

Вернее, все трое.

Офелию неудержимо потянуло к лихорадочно рисующей Секундине. Как всегда, та была предоставлена самой себе. Не было никого, кто сказал бы ей хоть слово, никого, кто протянул бы ей руку, никого, кто открыл бы ей правду.

Октавио впал бы в ярость.

Офелия склонилась над Секундиной.

– Твой брат, – сказала она.

Как? Как назвать того, кого нельзя называть? Тучи над миром продолжали наливаться чернотой.

– Он не вернется.

Секундина наконец подняла голову. Сейчас, под гривой темных волос, ее асимметрия была заметна как никогда. Половина лица, та, где золотая цепочка связывала бровь и ноздрю, дергалась в нервном тике; и наоборот, другая половина, оставаясь совершенно неподвижной, пялилась белым, ничего не выражающим глазом; и, словно пролегший между ними мостик, пропитанная кровью повязка перерезáла нос и щеки, доходя до основания ушей. Наверняка ей было чудовищно больно даже просто приоткрыть рот. Когти Торна нанесли ей рану, рубец от которой отныне станет частью ее самой.

Офелия сглотнула еще один камень. Она вспомнила рисунок, который выбросила в туалет. Секундина изобразила там собственный портрет, перечеркнутый вещей чертой, сделанной красным карандашом; тем же красным карандашом, которым она набросала и закрасила на оборотной стороне листа тело Офелии, зажатое между старухой и монстром.