Ее величество кошка - Бернард Вербер

Таким образом, ответ на мой вопрос содержится в ЭОАЗР, висящей у меня на шее.

– С тобой это произошло перед статуей Бастет, – продолжает сиамец. – Полагаю, этот синдром как-то связан с так называемым дежавю – чувством, что переживаешь ту или иную сцену не впервые.

Услышав это, я понимаю, что такое со мной уже бывало, просто раньше обходилось без обмороков.

Внезапно под стеклянную крышу залетает Шампольон.

– КРЫСЫ! – кричит он. – Тревога! Крысы!

– Какие еще крысы? – недоверчиво переспрашивает сиамец.

– Бурая орда! Она катится по северному берегу. Нас преследуют!

– Наш корабль быстрее крыс! – возражаю я.

– Допустим. Но рано или поздно нам придется остановиться, тогда они нас нагонят, и мы будем вынуждены принять бой, – рассуждает Эсмеральда.

Как она смеет говорить со мной таким тоном?

Я обдумываю ситуацию и делаю вывод:

– Достаточно будет не останавливаться.

– Теоретически это возможно, – соглашается сиамец. – Так мы достигнем устья Сены, там находится город Гавр.

– Отлично.

– А вот и нет – они могут настигнуть нас и там.

– Если так, останемся на борту и продолжим плавание.

– Дело в том, что за Гавром будет уже не река, а открытое море…

– Кажется, мы прекрасно плывем. Почему бы не поплыть по морю?

– Потому что наше судно речное, а не морское. Сомневаюсь, что плоскодонная калоша выдержит океанские волны. В открытом море необходим киль.

Понятия не имею, о чем он толкует. И сейчас мне не до расширения своего словарного запаса.

– Так называют противовес, позволяющий кораблю не переворачиваться вверх дном при шторме, – объясняет Пифагор, словно читая мои мысли.

Шампольон, топорща хохолок, носится под крышей туда и обратно, демонстрируя озабоченность.

– До сих пор крысы превосходили нас количеством, но не умом. Теперь, кажется, они приобрели двойное преимущество, – тревожится Пифагор.

– Ты их видел, Шампольон. Говори, сколько их.

Попугай трясет головой.

– Десятки тысяч. А главное – теперешние толще прежних.

Пифагор делает вывод из услышанного:

– Раз их стало больше, значит, Тамерлан объединил несколько стай. Что до их размеров, то здесь удивляться нечему: победа за победой, и они все больше набивают брюхо.

Сиамец учащенно дышит.

– Сфинкс был прав: время на их стороне. У людей в среднем рождается один ребенок на пару, к тому же на его вынашивание уходит девять месяцев. Мы вынашиваем своих шестерых котят два месяца, а крысы своих семерых крысят – всего три недели. Иначе говоря, росту их численности ничего нельзя противопоставить.

Я силюсь остаться оптимисткой:

– Даже у крыс происходит регуляция численности в зависимости от условий жизни. При нехватке корма или избытке хищников их демографический рост неизбежно замедляется и даже останавливается.

– Нынешние условия для них чрезвычайно благоприятны: полно корма и ни одного хищника. Ничто не мешает их размножению, – замечает Эсмеральда.

– Тем более что они получили доступ к человеческим технологиям. Видно, как ловко они управляются с разными инструментами своими четырехпалыми лапками. Логика подсказывает: если мы ничего не предпримем, то они восторжествуют над всеми остальными видами и установят свое господство, – вторит ей сиамец.

Болтая с кошками, я наблюдаю за Романом и Натали. Находясь на корме, они не догадываются, какая нам грозит опасность.

Почему бы им не заняться любовью? Неужели они не понимают, что это – путь к выживанию их вида?

Мне не дает покоя одна мысль.

Если люди настолько несовершенны и неповоротливы, то не следует ли из этого, что они обречены на полное вымирание, как динозавры? А если крысы до такой степени ловки и расторопны, то не им ли предначертано судьбой прийти на смену людям?

Что, если им, крысам, принадлежит будущее? Они создадут более устойчивый мир, где не будет места слабым, а сильные станут управлять, развязав террор.

Такое будущее не кажется мне идеальным, но, возможно, нам уготовано именно оно, особенно теперь, когда крысы сбились в огромную стаю со строгой иерархией под командованием умного стратега.

Профессор Дидье Дезор, ученый из лаборатории биологического поведения Университета Нанси, изучал способность крыс к плаванию. Шесть особей посадили в клетку, единственная дверца которой открывалась в бассейн – его надо было преодолеть вплавь, чтобы добраться до кормушки.

Быстро выяснилось, что крысы не бросались дружно на поиски корма, наоборот, все происходило так, словно у них были строго распределены роли.

Выявились два эксплуатируемых пловца, два не плавающих эксплуататора, один независимый пловец и один не плавающий козел отпущения.

Первые двое ныряли за пищей. После их возвращения в клетку эксплуататоры подвергали их побоям и заставляли бросить добычу, хотя потом, насытившись, делились с ними остатками. Сами эксплуататоры никуда не плавали, а просто терроризировали пловцов и так обеспечивали себя пищей.

Независимый пловец отличался силой, мог принести пищу и, не делясь с эксплуататорами, съесть ее самостоятельно.

Наконец, козел отпущения, не умеющий ни плавать, ни пугать подневольных, довольствовался случайными крошками.

Такое же распределение ролей – два эксплуататора, двое эксплуатируемых, один независимый, один козел отпущения – наблюдалось еще в двадцати экспериментальных клетках.

Для лучшего понимания иерархических отношений крыс Дидье Дезор посадил вместе шестерых эксплуататоров. Всю ночь они дрались, а к утру у них установилось все то же распределение ролей.

Такой же результат получался в клетке с шестеркой эксплуатируемых, с шестеркой независимых и с шестеркой козлов отпущения. Таким образом, распределение ролей оказалось неизменным.

Затем эксперимент повторили в большой клетке с 200 крысами. Там крысы всю ночь дрались. К утру три крысы были найдены убитыми и разодранными на куски. Мораль такова: чем больше население, тем больше жестокости проявляется к козлам отпущения. Одновременно эксплуататоры в большой клетке назначили суперэксплуататора с помощниками, присваивавшими себе полномочия транслировать его команды, в чем он сам не нуждался.

Ученые Университета Нанси продолжили эксперимент, а потом изучили мозги подопытных крыс. Оказалось, что наибольший стресс испытывали не козлы отпущения и не эксплуатируемые, а эксплуататоры. Они явно боялись утратить свой высокий статус и столкнуться с необходимостью самим отправиться на поиски пищи.