Последний солдат Третьего рейха. Дневник рядового вермахта. 1942-1945 - Ги Сайер

— Сайер, нам конец! — задыхаясь, прокричал мне Гальс. — Бежать бесполезно.

Голова раскалывалась от грохота снарядов. Вдруг Канкан истошно закричал. Я повернул голову и невидящими глазами посмотрел на него. Мне показалось, что я сплю: я взглянул на него, не испытывая ни малейших ощущений и продолжая еле-еле передвигать ноги.

— Не дай мне упасть, — умолял Канкан.

Он обхватил живот руками, как будто держал что-то. Вонь была страшная, как от требухи на скотобойне.

— Держись! — крикнул я, сам не понимая что.

Канкан снова вскрикнул и согнулся вдвое.

— Ну же, — зычно произнес судетец. — Мы бессильны ему помочь.

Мы продолжали бегство, но напоминали, скорее всего, каких-то лунатиков. Сзади донесся звук двигателя. Мы обернулись, ожидая новой опасности. К нам приближалось что-то темное. Фары не горели. Собравшись с последними силами, мы пустились наутек. Полугусеничная машина, поравнявшись с нами, озарялась вспышками взрывов.

— Забирайтесь, ребята, — предложили нам братскую помощь.

Мы, спотыкаясь, засеменили к грузовику. Оказалось, что именно он стоял перед нашим убежищем в деревне. Трем солдатам удалось завести его. Мы взгромоздились на узкую площадку, часть которой занимало тяжелое орудие, снятое с позиции. Двигатель зачихал, и мы покатили по полю. Раньше здесь стояло много орудий. Теперь остались лишь пустые ящики из-под боеприпасов. Солдаты махали нам руками.

— Спасайтесь! — крикнул им наш водитель. — Иван уже рядом.

Один из артиллерийских тракторов, видно, ослепил нашего шофера. Так или иначе, мы въехали в глубокую воронку. Всех, кто был в машине, выбросило наружу. Я лежал у переднего колеса грузовика и стонал от боли в плече.

— Какого черта! — выругался кто-то. — Что же ты наделал!

— Да пошел ты! — рыкнул в ответ шофер. — Кажется, я сломал колено.

Я поднялся на ноги. Левая рука онемела.

— У тебя все лицо в крови, — сказал, взглянув на меня, судетец.

— Но болит только плечо.

На земле лежало распростертое тело Гальса. Он и так был ранен, а тут его еще и отбросило на большое расстояние. Может, он потерял сознание, а может, умер.

Я потряс его, произнес имя. Его рука поднялась к шее. Слава богу, жив! Попытка вытащить машину из ямы оказалась безуспешной. Колеса лишь бессильно крутились на холостом ходу. Пришлось нам пешком добираться до следующей артиллерийской позиции, где собирали свой хлам солдаты. Вместе с ним они погрузили в машину и нас. Мы снова отправились в путь.

Вдали алел горизонт.

— Выбрались из этого ада? — обратился один из артиллеристов к ветерану. Тот не ответил: его сморил глубокий сон, в котором не так чувствовалась боль. Прошло несколько минут, и почти все наши спутники погрузились в сон, несмотря на тряску. Лишь мы с Гальсом едва дремали. От жуткой боли в плече я не мог пошевелиться. Надо мной склонилась чья-то фигура. Мое лицо было в крови: осколками ветрового стекла меня всего изранило так, что казалось, кровь сочится из глубокой раны.

— Парню конец, — произнесла фигура.

— Скажешь еще! — крикнул я.

Чуть позже нам оказали первую помощь. От каждого толчка боль в плече становилась невыносимой. В животе все переворачивалось. Меня тошнило. Два солдата провели меня в дом. Здесь на полу расположились раненые. Вместе со мной приковылял и Гальс. У него была окровавлена шея. Хромая на одну ногу, появился водитель.

— Тебе совсем паршиво? — спросил Гальс. — Сайер, ты же ведь не собираешься помирать, правда?

Его слова заглушили стоны раненых.

— Я хочу домой, — произнес я, сдерживая рвоту.

— Я тоже, — отвечал Гальс. Он перевернулся на спину и заснул.

Чуть позже нас разбудили санитары, пришедшие отсортировать мертвых от раненых. Холодные пальцы приоткрыли мне веки. Кто-то полез пальцами в глаза.

— Тихо, парень, — произнес санитар. — Где болит?

— Плечо. Не могу пошевелить рукой.

Санитар расстегнул лямки. Я взвыл от боли.

— Видимых повреждений нет, господин майор, — сообщил он высокому мужчине в фуражке.

— А с головой что?

— Все в порядке, — ответил санитар. — Лицо в крови, вот и все. У него что-то с плечом.

Санитар пошевелил моей рукой, я снова вскрикнул от боли. Майор кивнул. Санитар прицепил ко мне записку, затем проделал то же с Гальсом и водителем. Его он повел в госпиталь, заполненный до отказа. Мы с Гальсом остались лежать на полу. К полудню появились еще два санитара. Они занялись теми, кого оставили ждать. С их помощью я поднялся.

— Ничего, — выговорил я. — Я могу идти. Болит только плечо.

Санитары собрали всех, кто мог передвигать ноги, и направили в госпиталь.

— Всем раздеться! — едва мы открыли дверь, рявкнул фельдфебель.

Раздеваясь, от жуткой боли я чуть не упал в обморок. Мне помогли два солдата. Наконец с моего плеча, на котором уже начался отек, удалось снять мундир. Мне сделали укол в бедро. Затем санитары промыли нам раны и приклеили пластырь. За закрытой дверью зашивали шрам солдату: его рана тянулась через всю спину. После каждого прикосновения инструментов раздавался вопль. Пришли два санитара и схватили меня за плечо. Я взвыл от боли и выругался, но они даже не повернулись в мою сторону. Раздался хруст, все тело, с головы до пят, пронзила боль. Санитары вправили мне вывих и пошли дальше.

Снаружи я встретил Гальса. Ему сделали марлевую повязку. Вся шея была обмотана бинтами. Осколок металла попал ему сантиметрах в восьми ниже первой раны, которую он получил под Харьковом.

— В следующий раз поразит прямо в голову, — сказал Гальс.

Немного поодаль мы обнаружили ветерана, судетца, Линдберга и гренадера. Они спали, растянувшись на траве. Мы улеглись рядышком и вскоре тоже погрузились в сон…

Так закончилась битва за Белгород. Немецкие войска утратили земли, с громадными потерями захваченные десятью днями ранее, и отдали многие другие территории. Треть солдат полегла на поле боя. Среди них было много солдат гитлерюгенда.

Что же случилось с юным красавцем с лицом Мадонны, с его другом, у которого был чистый взгляд, и с красноречивым студентом? Возможно, они полегли на русской земле, как гармонист, который пел о том, что хочет вернуться в мирную зеленую долину только затем, чтобы умереть.

Над останками погибших в России немцев нет надгробий. В один день какой-то мужик запашет останки, засыплет их удобрением и засеет пашню подсолнухами.

В результате окончательного перехода Харькова под контроль советских войск по Южному и Центральному фронтам был нанесен мощный удар. Через образовавшиеся бреши действовали танки неприятеля, поставившие под угрозу нашу оборону. Началось всеобщее отступление. Русским удавалось взять в кольцо окружения целые дивизии. После того как нашу часть снабдили новым оружием и боевыми машинами, нас часто использовали для отражения атак неприятеля, вклинившегося за линию обороны. Мы совершали подвиги, о которых затем сообщалось в сводках командования. Стоило только появиться бойцам «Великой Германии», как противник бросался в бегство. По крайней мере, это следовало из официальных сводок. О том, что нам приходится несладко, — еще бы, мы в окружении, войска оставляют оружие и боеприпасы и бегут по болотам, — об этом, разумеется, ничего не сообщалось. Не говорили сводки и о том, как попал в плен целый взвод во главе с адъютантом: его не успели освободить. Или о том, что мы совсем пали духом. Ведь нам предстояло провести на войне еще одну зиму, а значит, на покрытых льдом реках появятся новые мосты из трупов (такое мне уже приходилось видеть на Днепре). Снова будут оставлены на произвол судьбы целые полки. Опять разворотят землю снаряды, а мы будем задыхаться от страха где-нибудь, скажем, под Черниговом. На руках снова появятся волдыри, а мы все смиримся с мыслью о неизбежной смерти.