Последний солдат Третьего рейха. Дневник рядового вермахта. 1942-1945 - Ги Сайер

— К Одеру, — усмехался ветеран.

Но разве такое возможно?

Из этих строк можно понять, в каком мы оказались положении. Я не пытаюсь восстановить хронологию и географию русско-германской войны. Мне важно дать представление о трудностях, с которыми мы столкнулись. Я никогда не знал, куда движутся наши войска, где находится центр боевых действий, и не смогу обрисовать фронт в каждый период войны. Это дело бывших штабов. Я могу описать лишь отдельные события, но в мельчайших подробностях. Даже запах вызывает во мне трагические воспоминания, и я погружаюсь в них, забывая о настоящем.

Я на собственной шкуре понял значение слова «мужество» — дни и ночи смирения и отчаяния, страх, с которым ты борешься, хотя твой мозг уже перестает работать. Промерзшая земля, лежа на которой чувствуешь, что продрог до костей. Крик незнакомого солдата в соседнем окопе. Начинаешь молиться всем святым, даже если и не веришь в Бога.

Описать именно это — вот моя задача, даже если мне придется вновь окунуться в кошмарные воспоминания. Ведь именно такую цель я и поставил перед собой: оживить стоны, доносящиеся со скотобойни.

Люди любят узнавать про войну, не испытывая при этом ни малейших неудобств. Они читают про Верден или Сталинград, расположившись в удобном кресле, вытянув ноги к камину и готовясь на следующий день вернуться к обычным занятиям. На самом же деле тебе повезло, если эти события не приходится описывать в письме родным, сидя в грязном окопе. О войне нужно читать, когда перед тобой стоят проблемы. И помнить, что никакие заботы мирного времени не стоят седых волос. Только идиот может волноваться из-за зарплаты. О войне нужно читать во время бессонницы, когда ты чертовски устал, или на рассвете, как пишу я о ней сейчас, после приступа астмы.

Те, кто, прочитав о Вердене или Сталинграде, делятся своими теориями с друзьями за чашечкой кофе, ничего не поняли. Те, кто читает о боях с молчаливой улыбкой, считают, что им повезло. Ведь они остались живы.

Продолжаю рассказ о нашей жизни, о том, как мы начали приходить в себя, хотя вдали уже слышался грохот орудий.

— Хорошенького понемножку, — проворчал судетец.

Уже сутки транспорты для перевозки личного состава доставляли к нам подкрепления.

Каждая деревенская изба стала временным штабом офицеров, решающих, что будет с теми, кого они ведут в бой. Сами же солдаты терпеливо ждали, сгрудившись у оружия, которого было раз в десять больше, чем домов. Нас выгнали из квартир. Мы ждали под ветвями деревьев на краю деревни. Там собралась вся наша рота, выстроенная в боевом порядке. Оружие было погружено в гражданские машины. По сухой степи гулял ветер, облака пыли поднимались на горизонте.

— Нас просто вышвырнули, — обратился ветеран к пьянице по имени Вортенберг. — Но мы им ничего не оставили, только пустые бутылки. — Он махнул на вновь прибывших, которые выставили нас из изб.

— Я упаковал самогонку, оставшуюся под сиденьем грузовика.

— Рад за тебя, Вортенберг, — рявкнул худощавый фельдфебель. — Да, самогон — это для нас, для элитных частей. А остальные пусть хлебают воду из бадьи.

У меня появился новый друг, мой ровесник, который хорошо говорил по-французски. Голен Грауэр, так его звали, учился во Франции в сорок первом году. В шестнадцать лет его переполняло желание стать военным. Он пошел в армию добровольцем. Его забрали, пообещав в дальнейшем дать возможность продолжить учебу. Грауэр маршировал, чеканя шаг, и пел: «С моим народом я везде и всюду». Затем прошел через войну в Польше и на огромных пространствах в России, побывал под Белгородом. Теперь он сидит и размышляет о мире и войне.

Как и я, он мечтал стать знаменитым авиатором, летать на «Юнкерсе-87». Как и у меня, все, что осталось от этой мечты, — это огромные птицы, крики которых доносились с неба. В обычной жизни у нас было мало общего, но неудавшаяся мечта скрашивала наши отношения.

В эти дни я почти не видел Гальса. Он был поглощен девушкой, помогавшей ему забыть войну. Гальс поделился со мной тем, что его беспокоило:

— Если капитан Весрейдау не разрешит взять с собой Эми, ее убьют красные. Этого нельзя допустить.

— Понимаю тебя, но что здесь можно поделать, — ответил я.

Наша наивность поразила Вортенберга и ветерана. Они захохотали.

— Если все в роте будут брать с собой девчонок, с которыми спят, машин для всей дивизии не хватит.

— Как вы не понимаете, речь не об этом!

— Утри слезы! Будет время заняться тем же где-нибудь еще.

— Вы просто толстокожие.

На этот счет посыпалось много шуток, но Гальс не счел их остроумными.

— Ты влюблен в нее, Гальс.

Я-то хорошо понимал, что значит слово «любить».

У Грауэра в любовных делах был тот же опыт, что и у меня.

Гальс немного успокоился.

— Пойдемте прогуляемся. — Он обхватил нас за плечи. — С вами двоими хоть можно поговорить по-человечески.

Мы отошли, и он раскрыл, что его беспокоило. Гальс по уши влюбился, да так, что не мог уже полюбить кого-то еще. На последнем он особо настаивал. Как ни заверял я раньше себя, что никому не расскажу про Паулу, я тут же выложил все Гальсу и Грауэру.

— Так вот почему в конце отпуска у тебя было такое лицо, — проговорил Гальс. — Что ж ты не сказал? Я бы все понял.

Мы еще долго обсуждали наши любовные затруднения. Гальс заявил, что мне повезло.

— Ты хотя бы снова ее увидишь, — сказал он.

Мы затуманенными любовью взорами смотрели, как сгущаются сумерки и появляются на небе звезды.

На рассвете рота выступила в путь, на запад. Днем мы наблюдали воздушный бой, и мы с Грауэром вспомнили, как хотели поступить в люфтваффе. «Мессершмиты-109» вышли победителями. Семь или восемь «Яков» рухнули на землю, рассыпавшись фейерверком.

К полудню мы добрались до стратегически важной базы. Здесь была произведена перегруппировка тридцати рот, среди них и нашей. В результате возникло крупное моторизованное соединение.

Впервые нам дали двустороннюю одежду: белую с одной стороны и камуфляжного цвета — с другой. Нас осмотрели врачи, чего мы никак не ожидали. Кроме того, дали запас продовольствия. Нашим «автономным» отрядом командовал полковник-танкист.

Снабжение бронетанковых войск приятно удивило нас.

Водители и механики в последний раз осмотрели машины и готовились выступить в путь. Взревели моторы. Заурчали танки. Со стороны можно было подумать, что начинаются автогонки. Через два часа поступил приказ выступать.

Мы с Гальсом, Грауэром и другими старыми друзьями забрались в новехонький грузовик. Спереди у него были колеса, а сзади — гусеницы. Мы добрались до леса на краю аэродрома. Все шло отлично. Нам мешала лишь пыль, поднимавшаяся с дороги. Фильтры, установленные на новых машинах, иногда такие большие, что капот невозможно было закрыть, помогали мало.