От фермы к фабрике. Новая интерпретация советской промышленной революции - Роберт Аллен

Общий показатель смерти варьирует в зависимости от изменений структуры населения. Наилучшим индикатором совокупной смертности служит ожидаемая продолжительность жизни — чем она дольше, тем ниже смертность во всех возрастных категориях. На графике 7.3 представлена ожидаемая продолжительность жизни мужчин и женщин в 1925–1940 гг. (Андреев, Дарский и Харькова. 1992, 148). Здесь также видны последствия голода 1933 г. Кроме того, график 7.3 подтверждает снижение показателя смертности, отраженного на графике 6.1: на длительном временном интервале наблюдается значительный рост ожидаемой продолжительности жизни. В конце 1930-х гг. среднестатистическая женщина в СССР жила на 5 лет дольше, чем в середине 1920-х, а среднестатистический мужчина — на 3 года дольше[117]. В 1930-х гг. многие граждане Союза преждевременно ушли из жизни в результате политики Большого террора и голода; остальные прожили более долгую жизнь, чем родившиеся одним-двумя десятилетиями раньше.

График 7.3. Ожидаемая продолжительность жизни при рождении, 1925–1940 гг.

Источник: Андреев, Дарский и Харькова (1992,148).

Заключение

Согласно советской модели развития, инвестирование в производство товаров должно было привести к большему росту потребления, чем при какой-либо другой стратегии. Бергсон и Чапман поставили под вопрос релевантность этой модели, мотивировав это своими данными по спаду потребления на душу населения в 1930-х гг. Однако динамика зарплат, цен, производства продуктов питания и смертности не подтверждает их пессимизм. Действительно, в течение первой пятилетки имел место спад потребления, однако его причина не имеет никакого отношения к логике аккумулирования ресурсов — виной всему коллективизация. Как только колхозы оправились от этого удара, потребление стало быстро расти. К концу 1930-х гг. объем производства потребительских товаров увеличился почти на 80 %.

Помимо того что этот рост важен для понимания общего подъема экономики в 1930-х гг., он также оказал существенное влияние на изучение политики. В рамах тоталитарной модели государство рассматривается исключительно как механизм подавления враждебного ему народа путем террора. Многие историки критикуют подобную монолитную модель. Например, Фицпатрик (1979) предполагает, что прогрессивные мобильные рабочие и крестьяне, составившие костяк новой интеллигенции и административной системы, поддерживали политический курс Сталина, поскольку извлекали из него выгоду. Зигельбаум (1988) пишет, что система также была благоприятной для стахановцев и потому у них были причины поддерживать ее. Терстон (1996) заходит дальше всех, предполагая, что сталинизм пользовался широкой поддержкой в среде городских рабочих. Формирование политических установок — сложный фактор, не оказывающий моментального отрицательного влияния на экономику, в отличие от уровня жизни. Из настоящей главы мы узнали, что многие люди получили материальную выгоду от экономического развития 1930-х гг. В их число вошла новая административная элита и стахановцы. Еще больше таких граждан было среди тех, кто переехал в промышленные города. К концу 1930-х гг. у жителей городов, промышленных рабочих, учителей и чиновников сформировался ряд экономических причин, чтобы поддерживать советскую власть.

В ходе реализации первых пятилеток (1928–1940) экономическое развитие Советского Союза шло весьма высокими темпами. В 1928–1940 гг. прирост ВВП составлял 5,3 % в год, объем промышленного производства ежегодно увеличивался на 11 % (табл. А.2 и 5.4). Объем капиталовложений также значительно увеличился, уровень потребления резко возрос. Подобный рост был бы удивительным даже для последних десятилетий, когда расширение международной торговли позволило некоторым странам существенно ускорить развитие промышленности. Для межвоенного периода, когда капиталистический мир поразила депрессия и рост за счет экспорта оказался невозможен, достижения Советского Союза выглядят впечатляюще. Как им это удалось?

Обзор экономических данных в гл. 5 предполагает некоторые ответы. Выделение большого объема производимых инвестиционных товаров на развитие отрасли, производящей средства производства, в соответствии с моделью Фельдмана привело к росту как потребления, так и инвестиций; стимулирование предприятий к выполнению амбициозных производственных планов и ослабление требования, чтобы доходы покрывали расходы, привели к быстрому росту количества рабочих; насильственная коллективизация сельского хозяйства вызвала приток населения из деревни в города, что в свою очередь повлекло за собой дальнейшее расширение занятости в промышленных отраслях и увеличение объема производства. Несмотря на то что данные гипотезы очень правдоподобны, до конца не ясно, достаточно ли их для объяснения сталинской индустриальной революции или же влияние оказали и другие факторы. Более того, сложно оценить их относительную значимость для данного процесса. Оценка социалистического развития зависит от того, что послужило решающим фактором быстрого индустриального роста — государственный террор или субсидирование создания рабочих мест.

Целью данной главы является проведение количественного анализа данных вопросов. Измерительным инструментом будет выступать многосекторная имитационная модель советской экономики. Сравнение имитационных моделей альтернативной политики и институтов позволяет определить факторы, обусловившие быстрое развитие после 1928 г., и их относительную важность. Например, для того чтобы определить значение фактора коллективизации в истории страны, рост может быть смоделирован как с ее учетом, так и без. Модели также помогают рассмотреть другие вопросы, включая возможности развития нэпа и особенности социализма, ускорившие индустриализацию в 1930-х гг.

Структуру главы можно изложить следующим образом: во-первых, описана имитационная модель; во-вторых, с ее помощью произведена оценка значения инвестирования в тяжелую промышленность. Данная политика привела не только к увеличению темпов роста объема продукции и основного капитала, но и повысила уровень жизни, что с учетом работы Фельдмана является вполне ожидаемым результатом. В-третьих, влияние коллективизации на экономический рост измеряется посредством моделирования эффекта инвестирования в тяжелую промышленность в рамках нэпа. Перспективы роста были достаточно оптимистичными, но все же не идеальными, поскольку это происходило в условиях коллективизированной экономики. Дело в том, что хотя коллективизация сыграла положительную роль в ускорении советского экономического развития, этот фактор тем не менее имел второстепенное значение в данной ситуации. И в завершение создана имитационная модель нэпа, в которой мягкие бюджетные ограничения, характеризовавшие советскую систему, заменены на более жесткие рамки. Иными словами, советская промышленность вынуждена нанимать работников в соответствии с капиталистическими правилами рынка, а не с действующей политикой полной занятости, как было в СССР. В результате происходит спад уровня занятости в промышленном секторе экономики и соответствующее снижение производительности. Аналогичные явления наблюдаются в сфере потребления на душу населения. Таким образом, анализ приведенных имитационных моделей указывает на то, что основными источниками роста являлись, с одной стороны, стратегия массовой индустриализации, с другой — амбициозные производственные цели (наряду с мягкими бюджетными ограничениями). Первый способствовал быстрому расширению основного капитала, второй стимулировал создание промышленных рабочих мест для тех работников, которые в противном случае остались бы томиться в деревне или же рассеялись по «неформальному сектору», как в Латинской Америке. Коллективизация сельского хозяйства внесла лишь небольшой вклад в промышленный рост.