Часы смерти - Джон Диксон Карр

— Вы хотите сказать, — спросил Хэдли, — что перчатку все-таки использовали?

— Да.

— Но, черт возьми, вы же сами доказали, что ни одна из этих перчаток…

— Не перепутали ли вы кое-что? — осведомился доктор Фелл, наморщив лоб. — Мне помнится, что это доказали вы — как я неоднократно повторял впоследствии, вы это продемонстрировали. Не припоминаю, чтобы я когда-либо утверждал, будто правая перчатка не была использована. Я лишь говорил, что левая перчатка в вашем изобретательном и восхитительном, но ложном решении была не той, которую мы искали… Естественно, мой мальчик, я не осмелился намекнуть, что, так сказать, правая была правильной. При вашем состоянии это было слишком опасно. Если бы это помогло доказать виновность Элинор, вы бы охотно согласились, что она одинаково хорошо владеет обеими руками.

— Значит, вы использовали ложную улику, — медленно произнес Хэдли, покосившись на свой карандаш, — чтобы доказать…

— Вы правы, — весело подтвердил доктор. — Но этим занимались мы оба… Позвольте предложить вам маленький эксперимент. Вы проделайте его. Мелсон, — я не хочу, чтобы этот тип мошенничал. Возьмите этот нож для бумаги — он достаточно острый. Теперь подойдите к дивану и вонзите его в одну из подушек, набитых перьями. Не беспокойтесь — я отвечу перед администрацией отеля. После удара сразу отскочите назад — не потому, что вы не хотите… хм… чтобы перья попали на вашу перчатку, а потому, что не желаете, чтобы они оказались на вашей одежде. Как Боском. Ну?

Мелсон, надеясь, что его никто не фотографирует, нанес удар и отскочил.

— Превосходно, — кивнул доктор Фелл. — Что вы сделали, как только нож вонзился в подушку?

— Разжал руку. Вот перо…

— Это объясняет, Хэдли, почему кровь была на ладони перчатки и нигде больше, притом в небольшом количестве, так как, если не перерезать артерию, человеческое тело не кровоточит обильно в момент удара. Ваша теория была бы верной, только если бы убийца извлек оружие из раны в плотно сжатом кулаке, но не иначе.

Теперь давайте проясним последнюю трудность — почему Хейстингс не видел через окно в потолке, как Боском встает с кресла, и почему был готов поклясться, что все время наблюдал за сидящим там.

Прежде всего подумайте, что, согласно намерениям Боскома, должен был видеть Стэнли, чтобы позднее мог ручаться в его присутствии. Обратите внимание на необычайную высоту, ширину и глубину этого голубого кресла. Где оно находилось? Вспомните, что, по словам Хейстингса, он мог видеть со своего места на крыше: «Я мог видеть только правую сторону спинки кресла, так как оно стояло лицом к двери». Иными словами, было устроено так, чтобы лунный свет падал на одну сторону спинки и подлокотник, в то время как большая часть кресла слева (вообразите, что смотрите на него сверху) оставалась в тени. Что Хейстингс неоднократно подчеркивал, рассказывая, как посмотрел вниз впервые — несколько месяцев назад? Что кто-то сидел в кресле — вероятно, Стэнли, но он не мог быть в этом уверен, так как видел только часть головы над спинкой, а главное, руку Стэнли, сжимающуюся и разжимающуюся на подлокотнике.

Теперь представьте себе Стэнли, смотрящего в четверг вечером сквозь щель в ширме. Большая часть кресла находилась в глухой тени, в том числе весь перед, потому что из-за лунного света тень самого кресла становилась еще чернее — короче говоря, все, кроме наружной стороны бока и подлокотника. Отлично. Стэнли должен был видеть, как Боском садится в кресло, когда свет погас. А что он мог видеть потом? Что так загипнотизировало Хейстингса той ночью?

— Лунный свет, отраженный на пистолете, — ответил Хэдли, — вероятно, рука, державшая его… да, рука… Господи, теперь я припоминаю, что пистолет был абсолютно неподвижен!

— Вот именно. Часть этого должен был видеть Стэнли. У Хейстингса был лучший обзор, но все было устроено таким образом, что и он не мог видеть ничего больше. Согласно его же показаниям, он не может поклясться, что видел в кресле Боскома — хотя думает, что это так. Вспомните, Стэнли ростом в шесть футов два или три дюйма, обладающий вполне пропорциональной росту шириной, сидел в этом кресле в первую ночь, когда Хейстингс подслушивал их разговор и видел при этом только верхнюю часть его головы и руку на подлокотнике! Кресло было слишком большим даже для огромного Стэнли, а миниатюрного Боскома оно должно было поглотить вовсе. Следовательно, в соответствии с его же показаниями Хейстингс мог видеть максимум оружие и, возможно, часть руки.

Боском скользнул на левую сторону кресла в полной темноте; не будем забывать, что он был в черной пижаме. Какой трюк он устроил с пистолетом, мы сейчас не знаем, так как от этой улики он избавился, но я могу догадаться. Помните, Мелсон, как мы впервые вошли в его комнату прошлой ночью? Я, по неведению, собирался сесть в единственное кресло, которое казалось достаточно большим, чтобы позволить мне расслабиться. По непонятной причине Боском метнулся к креслу и сел в него раньше меня. Что-то было засунуто сбоку под подушку — что-то вроде приспособления для снимания сапог, чтобы держать оружие в неподвижном состоянии, — а одна из белых перчаток, приготовленных для фиктивного убийства, была обернута вокруг рукоятки пистолета. Боском нуждался лишь в нескольких секундах, чтобы установить все это, перегнувшись через кресло и закрывая приспособление собственным телом, и стольком же времени, чтобы убрать его. Между прочим, Хейстингс слышал шорох и тяжелое дыхание, когда Боском либо покидал кресло, либо возвращался к нему. Неудивительно, что он был так удивлен странной неподвижностью его руки.

В принципе Боском не нуждался во всей этой чепухе. Стэнли, вероятно, был бы и так готов поклясться в его постоянном присутствии, предполагая, что Боском оставался невидимым для него, сидя в кресле. Трюк был глупый, ребяческий и ужасный — как и сам Боском.

Итак, наш убийца скользнул влево, встал с кресла, направился к задней стене комнаты и проследовал в свою спальню. Времени у него было достаточно. Он велел Эймсу позвонить в дверь и ждать, а если никто не отзовется через пару минут, подняться наверх. Боском был готов к приему. Лунный свет, проникающий в окна его спальни, позволял ему найти стрелку от часов и нужную перчатку. Он вышел, отодвинув панель, нанес удар и вернулся, создав себе безупречное алиби. Боском позаботился, чтобы ему не помешали. Он выбрал полночь, он знал — Элинор, даже если бы она поднялась на крышу, что казалось маловероятным, никогда не устраивала свиданий ранее четверти первого. Но если в этом отношении Боскому не повезло, удача благоприятствовала ему в том смысле, что Элинор в первый раз поднялась туда без четверти двенадцать, а во второй, после тщательных поисков исчезнувшего ключа, через несколько минут после убийства — как раз в нужное время, чтобы вызвать подозрение, на что Боском и рассчитывал.

И наконец, блокировав проход со стороны площадки кражей ключа, Боском позаботился о том, чтобы блокировать его и со стороны крыши. Сломанный засов был починен и задвинут. Если Элинор не могла подняться, то Хейстингс не мог спуститься, чтобы выяснить причину. Боском не пренебрег ничем, он предусмотрел даже те возможности, в которые не верил, и держал в руке тысячу нитей, восторгаясь своей способностью не путаться в них. Фактически он играл в шахматы на дюжине досок и наслаждался этим. Но, несмотря на всю изобретательность, Боскома постигла неудача, и меня не слишком огорчает, что его ждет виселица.