Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго - Андре Моруа

На пути к своей возлюбленной Гюго успокаивал жену. Виктор Гюго – Адели Гюго, Ренн, 7 августа 1834 года: «Прощай, дорогая Адель. Я люблю тебя. До скорого свидания. Пиши мне почаще, и, конечно, длинные письма. Ты радость и честь моей жизни. Целую твое прекрасное чело и твои прекрасные глаза…»

Для Адели, которая могла теперь совершенно свободно прогуливаться с Сент-Бёвом под густыми деревьями по берегу Бьевры, не составило большого труда и не было с ее стороны большой заслугой ответить любезным письмом на снисходительное смирение мужа. «Я не хочу говорить ничего такого, – писала она, – что могло бы тебя опечалить, когда ты вдалеке, а я не могу быть возле тебя. Впрочем, я думаю, что и при всех этих обстоятельствах ты, в сущности, любишь меня, а раз не спешишь возвращаться, значит тебе весело, и уверенность в том и в другом делает меня счастливой…» Равнодушие порождает снисходительность.

Жюльетта и Гюго возвращались не спеша, короткими перегонами, она дремала в дилижансах, положив голову ему на плечо, он не упускал в пути ничего примечательного, видел каторжников в Бресте, менгиры в Карнаке, осматривал старинные церкви, в Туре ходил в театр на «Лукрецию Борджа». Потом, 2 сентября, Жюльетта вновь поселилась в своей комнатке в деревне Метс, а Гюго в усадьбе де Рош, и для них началась простая, бесподобная жизнь, длившаяся полтора месяца. В доме тетушки Лабюсьер (куда Антуанетта Ланвен, подруга Жюльетты, служившая посредницей между ней и Прадье, часто привозила маленькую Клер) мадемуазель Друэ сама убиралась и стряпала, ела в кухне; у нее было только два платья: одно – шерстяное, другое – линобатистовое в розовую и белую полосочку; но сама эта бедность, жестяные ложки, грубые башмаки, отсутствие всяких развлечений свидетельствовали о ее покорности и любви. Поэтому Гюго, в котором этот аскетизм, соблюдавшийся Жюльеттой по его требованию, удовлетворял странное желание властвовать, преподнес ей экземпляр повести «Клод Ге», сделав на титульном листе такую надпись: «Моему ангелу, у которого отрастают крылья. – Метс, 2 сентября 1834 г.» Ежедневно Гюго приходил к ней пешком через лес. Адель была сообщницей, Луиза Бертен наперсницей. Старым девам, если они добры, нравится аромат любви. По большей части Жюльетта выходила навстречу возлюбленному и ждала его в лесной чаще под старым каштаном; «стройная, с высокой грудью, румяная, с прелестной лукавой улыбкой, приоткрывавшей губы, она казалась чудным цветком, поднявшимся из грубой чаши, которую образовало дуплистое дерево». Завидев любовника, она выпрыгивала на дорожку, обнимала его в прозрачной дымке лесных испарений и увлекала в густые заросли, где мох устилал землю мягким ковром.

Любовь и природа создают дивную гармонию. «Веселый щебет в гнездах, таящихся под сенью леса» сливался со вздохами любовников. Они были счастливы. Гюго, который любил объяснять и мир, и Бога, и все на свете, нашел в раскаявшейся прекрасной грешнице восхищенную и покорную ученицу. Однажды их застала в лесу гроза, они укрылись от нее в дупле старого каштана, и это происшествие стало для них дорогим воспоминанием. Жюльетта дрожала от холода, он пытался согреть ее; капли дождя падали с его волос на ее шею. Но он говорил ей: «Всю жизнь я буду помнить твои слова, полные нежной заботы и ума». Жюльетта Друэ была из тех женщин, которые благодарны мужчине, если он восхваляет не только их красоту, но и благородство души. Жюльетта, которую осуждали так строго и которая сама осуждала свое прошлое, жаждала услышать ласковые слова:

Она любила, когда он говорил, что надо надеяться на Бога, любила, когда ее возлюбленный становился проповедником.

Как же она, наверно, была счастлива и горда, когда 26 октября он положил для нее в дупло каштана, служившее им почтовым ящиком, в который она приносила иногда по пять записок в день, листок бумаги со стихами, посвященными ей: «Вам, кого я чту, тебе, кого люблю. В.» Стихи эти носили заглавие: «В старой церкви»; они были созданы поэтом однажды вечером, когда он и Жюльетта после прогулки зашли в маленькую церковку деревни Бьевры и долго пробыли там:

Должно быть, она там молилась; там поведала она Богу, в которого верила всей душой, свое отчаяние, отчаяние одинокой женщины, у которой нет «ни веселого домашнего очага, ни ласковой семьи», а между тем «она в холодном и суровом мире никому не причинила зла»; там милый друг, утешая и успокаивая ее, сказал, что своей «задумчивостью строгой и кротостью души она достойна быть в обители святой». Благодаря искренности чувства, простоте тона, плавному развертыванию строф, тесному, словно природой данному, слиянию мысли и ритма эти стихи – одно из лучших творений Гюго. Но жалобы Жюльетты, которые она передала так гармонично, доказывали, что при всей их взаимной любви эта связь не дала ей счастья.

И вот началась удивительная жизнь, какую вряд ли согласилась бы вести женщина, отнюдь не связанная монашескими обетами. Виктор Гюго обещал простить и забыть прошлое, но поставил для этого определенные и весьма суровые условия. Жюльетта, вчера еще принадлежавшая к числу парижских холеных красавиц, вся в кружевах и драгоценностях, теперь должна была жить только для него, выходить из дому куда-нибудь только с ним, отказаться от всякого кокетства, от всякой роскоши – словом, наложить на себя епитимью. Она приняла условие и выполняла его с мистическим восторгом грешницы, жаждавшей «возрождения в любви». Ее повелитель и возлюбленный выдавал ей каждый месяц небольшими суммами около восьмисот франков, и она всё благоговейно записывала: